– Вы выросли в гареме, Азиадэ? – спросил Хаса, совсем растерявшийся оттого, что ему удалось привести на пляж настоящую красавицу из гарема.

Азиадэ кивнула и поведала ему о том, что гарем – это довольно милое место, куда мужчинам вход запрещен, и поэтому женщины могут оставаться наедине.

Доктор Хаса не совсем понимал это. У него были совершенно иные представления о гаремах.

– У вас было много евнухов?

– Восемь. Это были все очень преданные люди. Один из них был моим учителем.

Хаса закурил в замешательстве.

– Фу, – сказал он, – какая дикость. А у вашего отца было, конечно же, триста жен, не так ли?

– Всего лишь одна, – с обиженным видом гордо ответила Азиадэ.

Мужчины, которых она знала до сих пор, не отваживались говорить с ней о гареме. Но Хаса был врачом, это меняло дело.

Она наморщила лоб, и ее детская верхняя губа вытянулась вперед.

– Для вас гарем – это дикость, – сказала она сердито, – а для меня – одно ваше имя.

Эти слова произвели гораздо больший эффект, чем тот, на который рассчитывала Азиадэ.

Доктор Хаса вскочил и возмущенно посмотрел на нее.

– Почему это мое имя – дикость? – пролепетал он, явно смущаясь.

– Потому что это вообще не имя, – раздраженно сказала Азиадэ. – Есть такая земля Хесен и имя Хас. Хаса звучит дико и совсем не по-немецки. Это окончание «а» просто бессмысленно.

Хаса облегченно улыбнулся и снова лег на живот. Слава богу, у девушки не было знакомых в Вене и она ничего не знала о скандале с Марион и о позоре, который обрушился на его голову. До чего же все-таки невинные создания эти филологи!

– Хаса – это законное сокращение, – сказал он. – Раньше мы звались Хасанович. Мы происходим из Сараева в Боснии, но еще до аннексии переехали в Вену. Я лично родился в Вене.

Теперь уже Азиадэ привстала, удивленно уставившись на врача.

– Из Сараева? – переспросила она. – Хасанович? Простите, но это окончание «вич» – оно же означает сын, значит, вашего предка звали Хасан?

– Совершенно верно, – спокойно, без тени обиды подтвердил Хаса. – Нашего прадеда, должно быть, звали Хасаном.

– Но Хасан же… – начала было Азиадэ и замолчала, пораженная собственными догадками.

– В чем дело? – с недоумением спросил Хаса.

– Я имею в виду… – пролепетала Азиадэ, – я имею в виду, что Босния до тысяча девятьсот одиннадцатого года принадлежала Турции, а Хасан – мусульманское имя, так звали внука Пророка.

Хаса наконец-то понял, куда клонит эта странная девушка.

– Да, – согласился он. – Конечно. Вообще-то, мы – боснийцы, то есть сербы, которые после завоевания их турками приняли ислам. Я думаю, что у меня есть пара двоюродных братьев-дикарей, живущих в Сараеве. Кажется, когда-то, во времена турок, наша семья владела даже какими-то землями.

Азиадэ набрала пригоршню песка и медленно пропустила его через пальцы. Ее маленькая верхняя губка подрагивала.

– Но в таком случае вы тоже должны быть мусульманином, не так ли?

Тут Хаса рассмеялся. Он лег на живот, и его тело затряслось. Потом он сел на песок, скрестив ноги, и, прищурившись, посмотрел на Азиадэ.

– Маленькая турецкая леди, – смеялся он, – если бы Кара-Мустафа[17] покорил Вену или мир под Сан-Стефано был заключен на иных условиях, я бы сейчас звался Ибрагим-бей Хасанович и носил тюрбан. Но Кара-Мустафа не завоевал Вену, я стал добропорядочным австрийским гражданином, и мое имя доктор Александр Хаса. Вы были в Вене? Когда солнце садится за виноградниками, а в садах льются песни… Нет города прекраснее Вены.

Он замолчал и посмотрел на Азиадэ. Девушка подняла голову и почувствовала, как кровь приливает к ее лицу, как пламя охватывает щеки, уши, глаза, губы, лоб. Ей неудержимо захотелось вскочить и надавать пощечин всем этим людям, которые лежали голыми на песке и высмеивали ее мир, она хотела бежать отсюда прочь и никогда больше не слышать о городе, у ворот которого разбилась мощь древней империи. Но тут взгляд ее остановился на наивных, ничего не подозревающих глазах чужого ей человека, она увидела его довольную улыбку и темные манящие глаза, невинно обращенные на нее.