Жестокий мир, чёрствые люди. Все думают лишь о себе и своих потребностях. Горько вздыхаю и качаю головой. Чувствую себя одинокой никому ненужной песчинкой. Понимаю, что это все из-за нервного напряжения последних недель, но расслабиться не могу. Рано.

В обеденный перерыв в комнате отдыха выпиваю пару стаканов воды и, отвернувшись ото всех тупо смотрю в окно. На сердце тяжело. И говорить с другими не хочется.

Но просто так оставить тему Милса пятеро присяжных не хотят и перетирают ее со всех сторон. Еще и меня навязчиво пытаются втянуть. Симон даже бутерброды подсовывает, дабы умаслить. От еды отказываюсь. Кусок в горло не лезет. Зато нахожу повод на время ото всех отстраниться. Ухожу за кофе, который покупаю в аппарате перед входом. Он жутко противный из-за пережжённых зерен, в чем убеждалась уже несколько раз, но мне все равно. Горче уже все равно не будет.

Сделав пару глотков, отставляю стаканчик на подоконник и набираю сообщение Джастине. Предупреждаю об изменении регламента и необходимости приехать и подписать документы. Но текст остается непрочитанным и спустя полчаса. И даже через час, когда я тихонько вытаскиваю телефон из кармана, заняв место в зале.

Вторая часть дня тянется, кажется, еще медленнее. И я мысленно ее подгоняю и подгоняю. Но куда там, все вновь идет своим чередом. Правда, один момент заставляет меня напрячься и подобраться. Тот, когда к обвинителю подходит его помощник и отдает какие-то дополнительные бумаги. Точнее, когда летящей походкой устремляется прочь из зала.

– Это он, – шепчу беззвучно, ощущая пробегающий по спине холодок. – Он толкнул меня в кафе.

В голове вдруг начинают с шумом вертеться винтики, паззлы разлетаются и складываются вновь. Перед глазами мелькают кадры, как я выхожу из туалета, меня сбивают, и я оборачиваюсь. Как чуть позже смеется Кук, что мы отсутствуем с Марко в одно и то же время. Слова из записки Милса добавляют красок…

«…видеозапись, которую я нашел и хотел обнародовать, была передана лично в руки человеку, заинтересованному в вынесении Багзам обвинительного приговора…»

– Ну конечно, кто же, как ни сам обвинитель или его зам, хочет засадить в тюрьму виновных, – бубню себе под нос. – Это же логично.

И тут же меня одолевает непонимание. Как так-то?

Почему тогда они не придали огласке компромат Милса и тот погиб…

– Боже…

Догадка о возможных причинах всех странностей и горестей придавливает своей откровенностью и трагизмом.

Не может быть…

Мир не мог настолько прогнить, чтобы те, кто представляет закон, кто призван его защищать, сами его нарушали…

Мена так поглощают жуткие в своей неприглядной правде мысли, что я и на голосовании заседателей нахожусь, как во сне.

– Пятеро за обвинение. Двое воздержавшихся. Против – никого, – произносит Судрев.

И я непонимающе моргаю.

– Что?

– Симон и Маркус решили воздержаться, – моих ледяных пальцев касается горячая рука, и, резко обернувшись, я встречаюсь с заплаканными глазами Джастины. – Я пришла десять минут назад, но ты будто провалилась в свои мысли и меня не заметила.

– Прости, – извиняюсь перед ней и уже хочу начать атаковать двух дамочек, поведшихся на миловидные рожи преступников, чтобы их переубедить, но Кук меня останавливает.

– Не надо. Решение все равно против Багзов. Они ответят за все.

С такой мыслью я и захожу в зал, где Судрев зачитывает вердикт присяжных заседателей.

С ехидной ухмылкой наблюдаю за слегка дрогнувшими лицами двух уродов. За напряжением в их позах и сжавшихся кулаках, упирающихся в колени. Но не успеваю возликовать, как слово берет судья: