Конечно, я пытался узнать, как звали эту девочку и откуда она, но мне никто не сказал. Ни тогда, ни тем более после нашей повторной встречи…

Трясу головой. Возвращаюсь в кровать. Да так, глядя в потолок, и встречаю утро первого за все время, что я здесь провел, выходного.

Бреду в тесную кухоньку. Щелкаю кнопкой электрочайника. Больше всего мне не хватает здесь хорошего кофе. Сублимированная бурда, которую я насыпаю в чашку, вряд ли может конкурировать с хорошо прожаренными только-только смолотыми зернами. Ставлю на электропечь сковороду и вбиваю три яйца в не успевший растопиться жир. Сегодня мне предстоит долгая дорога. Так что подкрепиться не мешает.

В городе меня ждет разочарование. Хотя поначалу кажется, что я готов к тому, что не узнаю ничего нового о своем происхождении. Шансы на это мизерны, даже учитывая все имеющиеся в моем распоряжении допуски и серьезный административный ресурс. Вот если бы мать оставила меня в роддоме – другое дело. А так… Сколько бы я ни рылся в архивах – все без толку. Меня подбросили. А кто, так и осталось тайной. Это дело – нераскрытый висяк. Хотя следак,  которому оно было поручено, вел его по совести, не халтурил. Все же менты раньше работали, не то, что сейчас. В деле – протоколы допросов всех обратившихся за помощью рожениц. И ни одной зацепки.

Устало растираю глаза. За время, что нахожусь здесь, я так и не нашел ответа, за каким таким чертом сюда вернулся. Найти мать? А какой смысл? Самое правильное – предположить, что она меня не хотела. Но я до сих пор, как любой детдомовец, наивно верю, что у неё не было выбора. И что она оставила меня не со зла. Но что будет, если мои надежды не оправдаются? А ведь, скорее всего, так и будет. Если каким-то чудом я все же смогу её найти…

А отец? Он тоже меня не хотел? Или…

– Галочка, принимай наш архив! Сколько дней просидела над ним! Ты бы знала.

Сгребаю с обшарпанного когда-то полированного стола увесистую папку и тороплюсь к стойке, чтобы успеть её вернуть, пока сотрудница архива не начала приемку новых документов. Там их целый мешок, и если я все понимаю верно, разбираться с ними она закончит разве что ко второму пришествию.

 – Просите, я был первый.

Тетка мажет по мне равнодушным взглядом и послушно сдвигает в сторону первую связку… с историями болезни?

– Распишитесь в журнале! – командует сотрудница архива. На автомате делаю, что велят, а у самого в голове уже совсем в другом направлении винтики вертятся.

– Значит, у вас и больничная документация хранится?

– А то где? Все сюда свозят.

Сердце сбивается с ритма. Кровь устремляется к голове. Так быстро, что слабеют ноги.

– И какой срок годности у этих бумаг? – будто между делом интересуюсь я.

– Срок годности, нет, Айсулу, ты слышала?

– Срок годности, молодой человек, это в магазине. А у нас срок хранения документов. Семьдесят пять годков вот на такое. Ну, ты скажи, Галь, кому оно надо – эти бумажки семьдесят пять лет хранить?!

– Ой, и не говори. Сижу тут, здоровье гроблю. У меня-то никаких аллергий не было. А тут поработала – и все. Ползарплаты на таблетки. А зарплата у нас какая? Одни гроши…

Дальнейшую тираду я уже не слушаю. Семьдесят пять лет! Подумать только. Значит, можно найти свою историю болезни. И её… девочки из снов, историю.

Вдруг становится душно. И дело вовсе не в архивной вековой пыли. Я-то уже на улице. Расстегиваю молнию на куртке, хотя за время, что проторчал в архиве, здорово похолодало.

Нет, ну найду я её… А дальше что?

Вдруг разочаруюсь? Не лучше ли оставить все как есть? Недосказанным…