Я не сразу заметила, что торчало под его сорочкой. Это был пистолет.

Давид сунулся за пояс, но хватиться за рукоять не спешил. Был уверен, что справится со мной и без пистолета.

– Кому ты отдала документы? Имена, Жасмин. Говори.

Его сорочка натянулась до предела. Мышцы рук напряжены, а глаза… его глаза пророчили мне муки.

– Кто тебя подослал? – Давид недобро прищурился.

Мне показалось, он потянулся к оружию. И я вспомнила, что предательство не прощают.

Я схватила бокал, наполненный ядом, и бросила его в стену.

А после…

После началась борьба.

Та, к которой меня готовили много лет. Я училась бороться на выживание, пока Давид сидел в тюрьме. Мы не в равных позициях.

Иногда дыхание спирало, а мышцы горели от боли, но в итоге Давид допустил одну единственную ошибку: он так и не смог ударить меня.

А я смогла.

Это была битва не на жизнь, а на смерть. Я не помнила, как мы оказались в спальне – я едва успевала дышать. Легкие горели, и я с ужасом смотрела, как после моего удара Давид отлетел к стене.

Незаметно для себя я сжала пистолет в руках. Он стал моим, это было легко.

– Не трогай меня, – мой голос дрогнул.

Давид рассмеялся. То ли вино ударило в голову, то ли безумство – он оттолкнулся от стены и снова двинулся на меня.

– Ты не выстрелишь. Ты слабая, моя девочка.

– Просто не трогай меня... больше.

Я не знала, чего хотела.

Уйти или остаться, сделав свое дело.

Пистолет принадлежал ему, все могло выглядеть как самоубийство. Да, Монарх хотел другой смерти, но ампула разбита. И я даже немного этому рада.

А потом я вспомнила, ради чего это все.

Перед глазами проносились лица родителей и последние пять лет моей жизни.

Это было горькое воспоминание. Я целилась в мишень, а Монарх твердил в самое ухо:

– Стреляй, стреляй!

– У тебя будет возможность отомстить за них.

– Всему свое время. А сейчас меться в сердце, Жасмин.

– У тебя не будет шанса на ошибку.

– Сейчас!

И вот раздался выстрел.

Я замерла, оглушенная им.

Давид тоже. Эмоции сменялись в его глазах с бешеной силой.

Неясность. Неверие. Шок.

Принятие.

И, наконец, боль.

А я не дышала, вдруг вспомнив, что именно Давид стал моим первым мужчиной. Я не могла думать ни о чем другом, кроме этого.

И кроме пятна на его кристально белой рубашке. В томном свете луны оно выделялось так ярко… и расползалось так быстро.

Я отвернулась…

А когда тяжелое тело Давида упало на пол, я содрогнулась.

– Боже.

Я проглотила ком в горле и стала лихорадочно вспоминать, сколько минут после остановки сердца живет головной мозг.

Пять минут. Точно.

Я много читала об этом: сердце перестает работать, а вот мозг еще живет.

Это безумство.

Шестьсот секунд на прокрутку своей жизни… буду ли я в его воспоминаниях? Вспомнит ли Давид меня как свою последнюю женщину в жизни?

Я схватилась за телефон, звонок сняли моментально.

– Надеюсь, у тебя хорошие новости?

– Он мертв, – я тяжело задышала, – ты обещал прислать людей для очистки… здесь мои следы.

– Я все сделаю. Уходи оттуда.

Я оделась, бросила в сумку телефон и позаботилась, чтобы в квартире Давида не осталось моих вещей.

Вино из бокалов вылила в раковину. Не став разбираться, какое из них было с ядом, вымыла с мылом оба. Я стерла с пола остатки пролитого и бережно убрала в сумку ампулу.

Я заботилась о себе на автоматизме. В голове было перекати поле, а внутри нещадно пекло как от боли.

Прошло ровно шестьсот секунд, когда я вернулась в спальню. Когда я подошла, Давид не дышал, и огромное бордовое пятно определяло его сердце…

– Прости.

Я коснулась его холодной руки и тут же бросила ее.

Это кощунство.