В беге несущихся лет и еще с тех пор я увидел
Шесть морозных зим и жарких солнцестояний,
Господи, в дар от Тебя, ибо Ты на смену минувшим
В круговороте времен посылаешь нам новые годы.
Дай же запечатлеть дары Твои этою песнью
И в распорядок слов внести мою благодарность,
Хоть для Тебя не безвестна она и скрытая в сердце,
Но из безмолвных таилищ души прорвавшись невольно,
Голос спешит излить половодье чистой молитвы.
Ты еще млечной порой вложил мне довольные силы
Ко претерпенью пути по земле и неверному морю,
Ибо, родившийся там, где Пелла была колыбелью
Для Александра царя, вблизи от стен Фессалоник113,
Где при сиятельном был префекте отец мой викарий114,
Вдруг на другой конец земли, по ту сторону моря
Должен я был повлечься в руках дрожащих кормилиц
За снеговые хребты изрезанных реками Альпов,
За океанскую дальнюю хлябь, за тирренские волны115
Вплоть до самых твердынь Карфагена, сидонского града116,
Между тем, как еще и в девятом месячном круге
Не обновилась луна со дня моего появленья.
Там, говорят, тогда восемнадцать лишь месяцев прожил
Я при моем отце-проконсуле117, после же – снова
Морем поплыл по знакомым путям, чтоб увидеть над миром
Славные стены, взнесенные ввысь, великого Рима.
И хоть еще не дано моему было детскому взгляду
Знать, что лежит предо мной, но, узнавши потом по рассказам
Тех, которые были при мне и видели это,
Я порешил и об этом сказать, начав свою повесть.
Но, наконец, закончивши путь столь долгих скитаний,
Я пришел под дедовский кров, в отечество предков,
В ту Бурдигалу118, где устьем реки, прекрасной Гарумны
Сам Океан приливной волной вливается в город
Через проем судоходных ворот, какими и ныне
Отворена в Океан стеной обнесенная гавань.
Тут-то впервые узнал я и деда, который был консул
В этом году, а мне и трех лет не исполнилось полных.
А как исполнился срок, и окрепло тело, и члены
Силою налились, и над чувствами вставший рассудок
С пользой меня научил познавать все вещи на свете, —
С тех-то пор я должен и сам, насколько упомню,
Все о себе достоверно сказать, что достойно рассказа.
Что же, однако, из тех ребяческих лет мне поведать,
Лет, которые, мнится, даны были только в забаву
Первою вольностью, резвой игрой и отменным весельем,
Что припомнить милей и что достойнее вставить
В этот рассказ, который плету из кованых строчек,
Как не любовь и заботу моих родителей добрых,
Ибо она была такова, что умела ученье
Нежною лаской смягчать и искусно приисканной мерой
В сердце мое внедрить способность к доброму нраву,
Неподготовленный дух наставив на путь совершенства, —
Даже когда учил я в азбуке первые буквы,
Было ли мне внушено избегать значков amathiae119
И не впадать в порок, зовомый acoinonoeta!120
Пусть из этих наук во мне столь многое стерлось,
Заглушено, увы, порочностью долгого века,
Но признаюсь, доселе мила мне римская давность
И оттого сносней наступивший старческий возраст.
Вскоре после того, как прошли пять лет моей жизни,
Был я посажен учить заветы Сократа и сказки
Петых Гомером битв и потом скитаний Улисса121.
Тотчас затем пришлось перейти и к Мароновым книгам122,
Хоть и еще не довольно владел я латинскою речью,
Будучи свычен скорей с болтовней служителей-греков,
Тех, в которых знал товарищей в детских забавах;
И оттого, признаюсь, нелегко в моем малолетстве
Было познать красноречие книг в языке незнакомом.
Это двойное ученье123, умов достойное лучших
И придающее блеск сугубый большим дарованьям,
Было моей, как я вижу теперь, душе не под силу,
Вскоре в размахе своем исчерпав ее скудные средства, —
Что и теперь выдает невольно вот эта страница,