Я стоял слишком далеко, чтобы расслышать его ответ, но мне было прекрасно видно, как сникли пацаны, опустили плечи и начали озираться в поисках пути к отступлению.

– Кончайте базар, мужики. Место занято! – за их спинами материализовался Дрон с тремя одноклассниками. Они неспеша уселись на скамейку, показывая, что пришлым здесь делать нечего. Я не стал досматривать трогательную сцену «один за всех – и все за одного». Побрел в корпус, по дороге размышляя над мотивами новоявленных робин гудов. Неужели хотят загладить вину перед Нюфой? Вряд ли.

Понимание пришло под вечер, когда я случайно за ужином встретился с ним взглядом. С круглого лица Нюфы на меня равнодушно смотрели глаза незнакомца. Я не ошибся: тот ботаник, который почти десять лет ходил со мной в один класс, умер вчера в петле, и сейчас в его теле сидело чужое существо, инопланетный червь. Он снисходительно ухмылялся похабным шуткам за столом, с аппетитом уплетал скользкие макароны и быстро учился жить в человеческой оболочке. Этому червяку удалось то, что никогда не получалось у Мишки Нефедова – он сразу занял теплое местечко в школьной иерархии. Превратился из изгоя в полноправного члена группы.

Стал своим.

Последнюю ночь в лагере я долго не мог уснуть. Ворочался на певучей кровати, пытаясь вписаться в бугристый ландшафт продавленной сетки. Меня терзали обрывки мыслей и снов, неприятных, как воспоминания о первом неудачном сексе. Наконец, я встал и поплелся в туалет. Умываться.

Там, в мире бежевого кафеля и эмалированных раковин водопроводные краны выстукивали монотонную мелодию. В наполовину закрашенное зеленой краской окно заглядывал бледный рассвет.

Я плеснул в лицо холодной водой и уставился на свое отражение в зеркале над умывальником. Карие глаза, как у отца, короткий нос с резко очерченными ноздрями, широкие брови, сросшиеся на переносице – знакомое и одновременно чужое лицо. Может, я тоже умер? Там, под дубом? И сейчас мое отражение изучает кто-то другой, забравший себе тело и память Сани Морозова?

Чтобы закрыть кран, я ненадолго отвел глаза от зеркала. А когда посмотрел вновь, вскрикнул, увидев лицо Нюфы.

Он стоял у меня за спиной. Улыбался.

Я развернулся и одним движением прижал его мягкую шею к стене. Мои руки подрагивали, на глаза набегала бурая пелена.

– Хочешь повторить? – голос Нюфы был спокойным. – Давай. Только это ничего не изменит. Ты же знаешь.

Да, я знал. Знал хотя бы потому, что в его глазах не было страха. Тот, кто однажды умирал, не боится сделать это вновь. Ему больше нечего терять – все ценное уже потеряно.

Я перевел взгляд на свои руки. Под пальцами пульсировала фиолетовая полоса. Кровоподтек от веревки. Его вид вызвал острое отвращение.

Нет, не к Нюфе.

К себе.

А следом пришло понимание: это чувство не оставит меня – будет преследовать всю жизнь. Накатившая тоска свернулась тугим кольцом и сдавила шею. Ловя ртом воздух, я подумал о том, что смерть, в сущности, не самая страшная штука.

Я не пошел на его похороны. С неба, несмотря на декабрь, падала мокрая гадость, и возле только что выкопанной ямы, наверное, сейчас было очень скверно. К тому же Мороз вряд ли бы обрадовался моему появлению на кладбище – весь минувший месяц он старался держаться от меня как можно дальше. Конечно, насколько это возможно, когда учишься в одном классе.

Нет, я ни на грамм не верил, что причина его самоубийства – чувство вины из-за той истории в лагере. Просто Саня, привыкший к всеобщему обожанию, так и не смог смирится с падением своей популярности. Ему, словно доза нарику, требовалось признание себя небесным светилом, пупом земли и императором Вселенной, а тут такой облом…