Пока не увидел Леонору, протестующую, спотыкающуюся, все еще в ночной сорочке, которую тащил за руку пират.

Нельзя запланировать каждый момент своей жизни, даже если ты из тех людей, которые стремятся быть организованными, методичными, точными.

И свою смерть тоже не планируют, как правило.

Он бросился в их каюту, схватил первый попавшийся нож, который нашел в своей сумке с инструментами, поспешно вскарабкался по перекладинам лестницы на палубу. И умер там, к своему величайшему изумлению.

Был момент невыносимой боли, резкой, раскаленной добела, когда меч вонзился в него, а потом его выдернули. Потом совсем никакой боли. Никакой, поразительно.

Его тело лежало на палубе, кровь текла из живота, его нож лежал рядом. Он был мертв, и знал это – и он это видел, видел все, откуда-то сверху. Он находился вне самого себя, будто парил, подобно семечку одуванчика весной. Сейчас весна. Он помнил эти парящие семена возле их дома: маленький Якопо с изумлением следил за ними.

Леонора стояла на коленях у его тела. Она рыдала. Он не хотел, чтобы она рыдала. Он не хотел быть мертвым. Это вызывало… разочарование. Якопо Мьюччи подумал, что ему все еще хочется сделать так много.

Он смотрел, как стрела убила человека, который убил его.

Он каким-то трудно представимым образом ощутил удовлетворение, видя это. Он не понимал, как он это видит. Не знал, где находится.

Казалось, он уносится все выше, поднимается над палубой, невесомый, состоящий не из вещества. Он чувствовал солнечный свет, но не слышал звуков. Он видел волны внизу, людей внизу, самого себя, лежащего внизу. «Это очень печально», – подумал он.

Мужчины что-то говорили. Купцы, пираты. Он ничего не слышал. Он видел корабли сеньянцев. Они казались очень маленькими, как они могли проделать весь этот путь через внутреннее море до западного побережья? Он гадал, кто будет скучать по нему в мире сейчас, когда его нет, и будет ли кто-нибудь скучать. Леонора Валери, некоторое время, возможно? Возможно. Она плакала рядом с его телом. Он ее видел. Он видел самого себя. Он гадал, что станет с ней теперь. Это была неприятная мысль.

Он снова поплыл в воздухе. И вспоминал те семена одуванчика, из детства.

– Останови ее!

Он понятия не имел, кто это произнес. У него в мыслях. Как он мог это услышать? Кто?..

– Останови ее! Сейчас же! Она собирается прыгнуть за борт!

Потом он увидел. Леонора поднялась, отошла от его тела и целеустремленно шагала по палубе. Мужчины внизу ее еще не заметили, или не поняли, что происходит.

За борт? Она хочет прыгнуть в море!

– Как? – крикнул Мьюччи (каким-то образом). – Как мне ее остановить?

– Прикажи ей остановиться! Помоги мне удержать ее. Сделай что-нибудь!

И он попытался. Он не хотел, чтобы она это сделала. Прикажи ей? Он позвал ее по имени, мысленно произнес его.

И увидел, как она на мгновение приостановилась, потом двинулась дальше. Увидев это, он обрел надежду, импульс, силу. Иногда, говорил он пациентам, нужно только сделать первый шаг, чтобы снова начать ходить, например, после того, как срослась сломанная кость, а потом следующие шаги будет сделать уже легче. «Сделай только этот первый шаг», – говорил он.

Он был хорошим лекарем. Он это знал. И стал бы еще лучшим. В этом он тоже был уверен.

Она уже была у поручней, и теперь он видел (с большой высоты), как мужчины поворачиваются и смотрят на нее, с опозданием начиная понимать, что происходит.

– Сделай что-нибудь! – прозвучал резкий голос в его мыслях.

Мьюччи еще раз попытался. Он заставлял себя спуститься вниз с той высоты, где он парил. Он старался переместить то, что от него осталось здесь, в утреннем воздухе над «Благословенной Игнацией». И по милости, которую Джад дарит своим детям (можно ли говорить об этом, когда ты уже мертв?), он увидел поручни уже ближе, увидел стоящую возле них Леонору.