– «Лягушка!!!» Да? Я тебе сейчас ещё покажу… знаешь, что я с лягушками делаю? Жаль, нет, а и собака подойдёт…

Но Солька не очаровалась превращениями. Завизжав будто резаная, она кинулась к Зелёному и вцепилась в его роскошные золотые волосы. Эд вывалился из ослабевших пут точнёхонько в лапы подскочившего Сани. Только Шак остался на месте.

– Всё! Всё! Я его отпустил. Дриадка… дриадка-а-а… У, какая ты красивая!

Солька успела уже выдрать одну прядь. Зелёный охнул, но отбиваться не стал, наоборот, притиснулся к девушке, обвил руками, спеленал, как только что Эда и… поцеловал.

Солька не сразу смогла вырваться, но таки оттолкнула любвеобильное пьяное чудовище, да ещё и по роже дотянулась.

– Свинья! Нажрался, так веди себя прилично.

– А что я!? Подумаешь, живой воды хлебнул.

Лешак поболтал бутыль, в ней ещё оставалось. Солька опять переменилась в лице. Только в другую сторону – донельзя озадачившись. А Зелёный вытащил смятую шишку из горловины, ещё раз болтнул посудину и приказал:

– Эй, конь ушастый, отойди от птицы! Отойди, говорю.

Пока Апостол раздумывал, прикрыть собой Цыпу либо, в самом деле, отодвинуться, золотоволосый набрал в рот жидкости из бутыли и фукнул на курицу. Брызги полетели маленьким искристым водопадом. Саня опустил уже задышавшего ровно и глубоко Эда на траву и кинулся к повозке. К ней же пришатался Зелёный, постоял, пьяно пялясь на то, как Цыпа тужится, кивнул сам себе и, объявив Шаку, что теперь де курице сил хватит, отвалил в сторону Фасольки, но на полшаге споткнулся:

– Эй, ты, с когтями! Тащи птицу под дубок, да подержи на весу, пока не родит, в траву не клади. У меня тут… водятся всякие.

– Без тебя знаю, – огрызнулся Саня, подхватил Цыпу в охапку и унёс в указанном направлении.

Крона над головой оказалась такой плотной, что вновь зарядивший дождь её не промокал. Медленные, вялые, тяжёлые струи стекали с листа на лист, барабаня где-то вверху, как по крыше. По контуру стояла сплошная водяная завеса.

– Видишь, как всё здорово получилось – сухо, тепло. Поднатужься, Цыпочка.

– Саня… я думала. Саня… мы… О-о-о! А-а-а-а!

– Ага, покричи, не так больно будет.

– Как хорошо, что ты вернулся. О-о-о!

Она так исхудала, что и напрягаться не надо было. Саня взял её под коленки и придержал, как держат маленьких детей над горшком.

– Давай, девочка, чуть-чуть осталось. Ты же можешь. Тебе дышать не тяжело?

– О-о-о-о! А-а-а… Ик!

Это «ик» сотрясло сухое измученное Цыпино тело до самой макушки. За ним последовало громкое чмоканье. Тяжёлое кожистое яйцо выскользнуло из чрева роженицы и плюхнулось в мокрую траву. Сразу пропала невыносимая вонь. Черты лица Цыпы разгладились. И Саня подивился неожиданно явившейся красоте.

– Какая ты молодец. Цыпочка! Шак, неси простынку и плед тоже! Сейчас мы её переоденем, завернём…

– Где мой ребёночек? – Цыпа начала вырываться.

– Здесь, не волнуйся, – успокоил подбежавший Шак.

Вместе с Саней они стащили с женщины мокрую холодную одежду, завернули в сухое. Шак выкатил из травы новорожденный болтун.

– Где, покажи мне его, – потребовала курица.

– Смотри, – без тени брезгливости Апостол взял в руки мертворожденное яйцо, которое чуть не убило мать, и поднёс к ее лицу.

– Дай мне, я его согрею. Шак, должна же я родить хоть одного живого ребёнка!

– Сейчас, моя девочка… Я его только заверну.

И в самом деле, запеленал болтун в чистую тряпку и подал матери.

Полуживой собака, между прочим, успел натянуть над второй повозкой чистый полог. Цыпу перенесли туда и оставили, пусть поспит. Сами они и под дождичком… хотя есть же дубок. Вонь странным образом успела выветриться. Шак говорил, что она обычно несколько дней висит в воздухе. Но, наверное, тут места были особенные.