– Да Вы, господин кот, так не убивайтесь. Может, они живы, друзья Ваши, – отец с дочерью осмелели и подошли к коту. Девочка подёргала его за рукав куртки.

– А? – поднял голову Саня.

– А ты обратно к князю поедешь? – спросила девочка.

– Нет, я должен найти своих друзей. Пусть мне твой папка дорогу покажет.

– Не ходите туда, господин кот, там место плохое. Лучше, пойдёмте в деревню. Переночуете у нас, отдохнёте… – замялся крестьянин.

Саня поднялся на ноги, отряхнул штаны, потрепал девчушку по светленьким тонким волосам, забрался в седло и сверху приказал мужику:

– Веди.

Цыпа умирала. Фасольку Эд насильно увёл во вторую кибитку, посидел с ней немного и вернулся. Смрад под тентом стоял вовсе уже невыносимый. У Шака слезились глаза. У Дайрена распух нос. Ко всему немного похолодало, но и этого немного хватило, чтобы не открывать доступа воздуху. Всех и в первую очередь роженицу тут же начинала колотить крупная дрожь. Цыпа больше лежала без сознания.

– Уходи, Эд, я с ней посижу.

– Шак, ну сделай что-нибудь!

– Ты второй день просишь, Эдди. Если бы я мог, давно бы сделал. Яйцо застряло. Даже если разрезать живот, плод не удастся вынуть.

– Его тоже можно разрезать, вытащим кусками.

– Эдди, мы её убьем этим, ты же сам понимаешь.

– Понимаю.

– Я не умру?.. – вдруг сказала Цыпа. Она лежала, уставившись вверх. Глаза сухо блестели.

– Конечно, девочка. Сейчас отдохнёшь, поднатужишься. Я тебе помогу.

– Да, Шак. Я постараюсь, только… вынеси меня на воздух.

– Там холодно.

– Утро наступило?

– Светло.

– Пожалуйста, вынеси меня, Эду не будет так плохо…

– Хорошо.

Дайрен откинул край полога. Невероятно, но дождь прекратился. Трое суток сплошной стоячей воды кончились влажным солнечным теплом. Эд тянул полог, пока тот не сполз с распорок совсем. Шевелить Цыпу было нельзя. А так она увидит утро, солнце. Может быть, последние утро и солнце в своей жизни.

Шак начал гладить курицу по уродливому животу. Он уже так один раз вернул на место застрявшее яйцо, но тогда у неё ещё оставались силы. Сейчас их не было. И даже встань плод на место, это только облегчит боль. Но не спасёт.

– Какое странное место. Куда ты нас завёз на этот раз? – в слабеньком голосе Цыпы появилась лихорадочная игривость. Шак понял, что она не в себе, и даже немного обрадовался. Умирать в полном сознании тяжело. Пусть плавает в тихих грёзах. Тем более, что ему и на этот раз удалось поправить яйцо. Цыпа облегчённо вздохнула.

Из соседней повозки высунулась растрёпанная голова Фасольки:

– Кто-то идёт.

– Откуда? – подскочил Эд, нюх отшибло напрочь ещё вчера. Оставалось полагаться на Солькины слова.

* * *

Лошадь, наверное, тоже боялась по-своему – по-лошадиному. Она дышала Сане в затылок, не отставая ни на шаг.

Хрень лешачья! Тропа под ногами – вот она. Лошадиные вперемешку с человеческими следы измесили дорожку, а никуда не ведут.

Саня остановился и бессильно заругался. Кузькина мама тут колобродила на пару с перевёртышем… поставил ногу в старый, не меньше недели назад оставленный след и обомлел. След оказался его собственный. В ухо сильнее задышала терпеливая лошадка. Тоже, поди, примеривается, не она ли тут натоптала. На колючке у самой земли обнаружился лоскут, выдранный из Саниного плаща. Утром выдранный – Саня помнил, – но уже затлевший, сморщенный и трухлявый, будто месяц провисел.

Кот терпеливо выпутал лоскуток, разгладил, теряя гнилые ниточки, и приставил на место дырки. Если не придираться – в самый раз, обалдеть! Саня скосил глаза вбок. Лошадь стояла в собственном следу.