– Говорю же тебе: никого! Я сам упал от того, что по голове чем-то получил. Очнулся – кругом тишина, будто не было никакого бурана. И людей нет – ни ребят, ни охраны.

– Ни фига себе поворот! – воскликнул Зебра. – Выходит, эти суки позорные бросили нас, так?

– Бросили, да.

– А что в сторожке?

– Говорю же тебе, печка черная. И спичек нигде нет. Копец полный. Правда, там еще граммов сто водки осталось, да сала кусок. Пошли, выпьешь. Хотя водка и не греет вовсе. Тут чай нужен.

Конкин с помощью Сапожникова встал, попытался идти, однако левая нога у него подкосилась, и он беспомощно рухнул на снег.

– Не могу! С ногой что-то, – простонал он. – Может, перелом?

– Я не врач, – ответил Алексей. – Вставай, надо добраться до сторожки. Нельзя тебе в снегу лежать.

– Ну, помоги, – стиснув зубы, выдохнул Конкин, опираясь на локоть Алексея.

Кое-как они преодолели несколько десятков метров. Потом, жадно опрокинув бутылку над собой, Зебра влил в распахнутый рот остатки водки. Сел на табурет, стоявший у столика. Стал хищно озираться по сторонам, будто ища добавки – Алексею показалось, что во взгляде Конкина читалось именно это. Затем, скинув рукавицы, отщипнул кусочек хлеба. Долго жевал его, уставясь в пол. Сапожников напряженно сидел рядом, наблюдая за товарищем по несчастью и не перебивая мысли Конкина.

– Без тепла кранты нам, – сказал тот, наконец. – До утра можем не дотянуть. Ты видел, какая взошла луна? В такую ясную ночь мороз может упасть и за тридцать. Бляха муха, как нога болит! Все равно идти надо!

– Куда идти? Разве что по следу машины, так это километров десять. И потом, след совсем нечеткий, я успел заметить.

– Тринадцать, – поправил Зебра. – Тринадцать километров.

– Тем более. Не дойдем, – заключил Сапожников. – Даже если бы ты здоров был, все равно. Слишком снег здесь глубокий, замаемся ползти. И найдут нас потом, как того Ерохина, который, вот, за стенкой этой лежит.

– Тьфу ты! Не каркай! – вскрикнул Зебра. – Дай подумать.

Он отломил и кинул в рот еще один кусочек хлеба, потом встрепенулся, внимательно взглянул на Сапожникова.

– Ты-то ел? – спросил с неподдельной искренностью.

– Успею еще, – отмахнулся Алексей.

– Поешь, – с неожиданной теплотой в голосе сказал Зебра. – И сало тоже, все поешь. Придумал я кое-что.

– Говори.

– К верхнему складу идти надо, это от силы километра полтора. Там круглосутка, вольники. Дойдем – значит, жить будем. И вот, что я подумал: ты сам ступай. Я останусь, не дойти мне. А ты подмогу приведешь, у них даже снегоходы есть, я знаю.

– Нет! – отрезал Сапожников. – Я тебя не оставлю. Вместе пойдем. Во-первых, я дороги не знаю…

– Я тебе покажу направление, – вставил Зебра. – Тут не фиг запоминать, все просто.

– …а во-вторых, – не слушал Сапожников, – пока я туда смотаюсь, да потом они за тобой поедут… А что, если… не дождешься ты? Я себя потом всю жизнь казнить буду! И так три смерти на мне… знаешь ведь мою историю…

– Я дождусь! – слабо возразил Конкин. – Я постараюсь. Только и ты уж постараешься. А, Сапог? Иди! Пока еще не поздно.

– Я сказал, нет! – еще раз, более решительно заявил Алексей, чувствуя, что ведущий в этой паре именно он, что ему – принимать решения и командовать. – Собираемся. Нечего время тянуть. Пойдем вместе. Обопрешься на меня, так и двинем. А хлеб и сало с собой возьмем, в дороге пригодится.

И они пошли. Кое-как выбрались на просеку – так было легче. Просека почти прямо, с одним небольшим поворотом, вела к верхнему складу. Ее тоже замело бураном, колея оказалась погребенной под метровым снегом. Но Конкин уверенно показывал направление, и здесь Алексей слушал его.