- Но ты способен дотянуться до него, так? Почему он? Там, снаружи, есть твой потомок. Тот, кровь которого позволяет слышать вас. Он похож на тебя. У него тоже есть крылья. Я видела сама…

Змей уступил место созданию, которое, верно, когда-то было женщиной. Тельме так подумалось, хотя от женского в квадратной коренастой этой фигуре, созданной из сердолика, были лишь груди. Из них сочилось молоко.

И богиня, набрав гость его, поднесла Тельме.

- Я не знаю, что это, но… если ты тоже бог, то спасибо, - она преклонила колени, не из страха, но из осознания, что так – правильно.

Только так правильно.

И когда на голову легла когтистая лапа очередного существа, зажмурилась.

Она ощутила легкую боль – когти разрезали кожу на лбу.

Холодные губы прильнули к ране.

…но ей позволено было приблизиться.

- Мэйни…

То, что лежало на столе, не было в полной мере человеком. Теперь Тельма видела его, своего Зверя, такого сильного и в то же время беспомощного.

Крылья.

Чешуя.

Когти.

И неуловимое сходство с каждым из шестерых Стражей.

- Мэйнфорд, пожалуйста…

Она не знала, что делать дальше. В учебниках говорили, что ключ всегда индивидуален.

Ключа не было.

И замка не было. Цепи уходили в пол. А Мэйнфорд метался, рычал, и на груди его сами собой возникали кровавые руны.

- Тише… Мэйни, слушай меня… слушай меня внимательно, - она закрывала руны руками, пыталась стереть, но лишь пачкалась в его крови, которая сила, а на вкус – сок гранатовый. И Тельма, сама уже не вполне человек, слизывала эту кровь тонким раздвоенным языком. - Ты должен сам… осознать сам… ничего этого на самом деле нет…

Он замирает ненадолго.

Слышит ли?

В желтых глазах, в клинках зрачков, нет ее отражения, женщины-птицы.

Ночной охотницы.

- Ты можешь быть свободен.

Мэйнфорд дышит.

И затихает.

А по животу его расползается красная трещина новой раны.

- Вот, - Тельма перехватывает тонкий жгут пуповины, сует в руки. – Пожалуйста, ты должен сосредоточиться… выход есть, если сам захочешь.

Пальцы его стискивают пуповину.

Давят.

И больно, до того больно, что Тельма, кажется, кричит, а на этот крик грудина Мэйнфорда распахивается, обнажая живое сердце в серой осклизлой сумке перикарда.

- Мэйни, пожалуйста, - она, не зная, что еще делать, наклонилась к самому его лицу, - ты должен… ты нужен там…

Сердце, сжавшись в последний раз, замирает.

И перестает быть сердцем.

Дерево.

Обрывки корней-вен. Аорта, которая поднимается выше,  выпуская одну за другой ветви-артерии. Россыпь артериол.

Вязь капиллярной сети.

Почти красиво.

Завораживающе.

И в этой кровавой вязи скрыты не имена – образы. У Тельмы почти получается их понять.

Почти…

Судорожное движение Зверя раздирает пуповину, и кровь смешивается, а, смешавшись, разбивает шестигранный зал морскою волной. Последнее, что Тельма помнит – кисло-сладкий терпкий вкус гранатового сока…

…она первой открыла глаза.

И увидела серое небо в черной россыпи птиц. Землю.

Мэйнфорда.

Он лежал.

Дышал. И кажется, судорога отпустила тело. Получилось? Или… лучше не думать о плохом. Пальцы соскользнули с холодного мокрого лба.

Прижались к шее.

Пульс был. И сердце билось, то самое, проросшее многими именами. И это тоже что-то значило, возможно, Мэйнфорд поймет, если ему рассказать. Но надо ли рассказывать? Он ведь не любит, когда кто-то копается в его мозгах. А Тельме пришлось.

Кто такая Тильза?

И что стало с ней и ее ребенком?

Веки Мэйнфорда дрогнули.

Живой.

Все-таки живой… и это хорошо. Тельма ведь не смерти ищет, а справедливости. Она бы улыбнулась, если бы оставались силы улыбаться. Но и сидеть-то получалось с трудом. А еще голову его удерживать, потому что иначе он захлебнется в местной грязи.