Макар богатырским плечом поддал в корму, и аэросани сами собой покатились с горки. Скорость сперва была невелика, Чубатюк намеревался догнать машину и вскочить в люльку, но утоптанная площадка кончилась, он провалился в белую трясину, а снегоход с каждой саженью все увеличивал быстроту, скользил по скату.

По обе стороны от Вадима замелькали березы, дубы, елки, сосны – все заиндевелые, с искристыми нашлепками на ветках.

– Правь! Правь! – надрывался сзади Чубатюк, речь которого в одночасье лишилась цветистости. Форс-мажор, не до словесных вывертов.

Вадим правил как мог. Крутил руль так размашисто, что чуть локти себе не вывихнул. Машина выписывала на склоне головоломные зигзаги, какие и не снились мастерам бобслея на прошлогодней Олимпиаде в Шамони. Поскольку мотор не работал, слышен был лишь скрип полозьев, надсадный и зловещий. Снежная крошка вылетала из-под них, реяла в морозном воздухе полупрозрачной кисеей. Деревья мелькали все быстрее, скорость нарастала. Бугор оказался куда выше, чем можно было предполагать, и склон никак не заканчивался.

Вадим увидел, что сани несет прямо в густой ершистый ельник. Он отвернул вбок, но сделал это слишком порывно, не рассчитал, и разогнавшийся агрегат врезался точнехонько в кряжистый дуб. Хряск, звон, синхронные вопли седоков. Вадима шандарахнуло грудью о рулевое колесо, в глазах помутилось, сверху посыпалась труха: мелкие веточки и ошметки сухих, не опавших по осени листьев.

– Беклопт аршгезихт! Думкопф, шайссе! – Это собачился на немецком доктор Фризе. – Обер арш!

Последние два слова, насколько помнил Вадим, означали «полная задница». И это следовало признать подходящим определением для создавшейся ситуации.

Передок «Бе-Ка» расплющился о дубовый ствол, как яйцо, которым с размаха шваркнули о столешницу. Корпус прогнулся, полозья разошлись, воздушный винт разломился на три части, маслопровод сочился желтой, густеющей на холоде жижей.

– Что живы все, счастье еще, – промолвил Пафнутий со стоическим хладнокровием.

Вадим с натугой отжал от себя вдавившийся в ребра руль и кое-как выпростался из кабины. Он потер ушибленную грудную клетку, поворочал головой. Кости вроде не пострадали, крови не видно. Считай, отделался легко.

То же можно было сказать и о его спутниках. Пафнутий посасывал оцарапанный палец, немец прикладывал содранную с коры дуба льдинку к шишке на лбу, но в целом все обошлось относительно благополучно.

К ним, бразды пушистые взрывая, подгреб пыхтящий, как паровоз, Чубатюк.

– Ну ты и чухоблох! – с ходу наградил он Вадима смачным эпитетом. – Ворона пляжная, круглопер банановый… Сказано было: плошки раззявь, зырь, куда едешь!

Макар отчитывал скорее для проформы, тон его звучал необидно. Понятно же, что сани без движка, катящиеся по инерции с крутизны, – не самое маневренное транспортное средство. Совладать с ними мудрено было бы даже бывалому шоферу.

И чего жалеть о разбитой машине? Проку с нее без горючего все равно никакого.

– Доф хурэнзон! – обозвался, затухая, Фризе и отломил от дуба еще одну ледышку.

Чубатюк быстро осмотрел груду металла, в которую превратился «Бе-Ка», и резюмировал:

– Ну все, крепи седло! Накрылась старая команча…

– Нести ответственность материальную нам за нее? – осведомился с беспокойством Пафнутий.

– Да шут с ней, с ответственностью! – отмахнулся Вадим. – Р-решим после… Мы про старика забыли. Что-то я и следов уже не вижу.

Как назло, минутами ранее повалил обильный снегопад. Растущий свежий покров скрадывал все, что доступно было взору еще совсем недавно. Для очистки совести побродили вокруг дуба и бренных останков «Бе-Ка», но определить, в какую сторону подался вероломный дед, так и не сумели.