– Волк мой – это не обсуждается. А вот что касается дачников, – сказал, как выплюнул, – стоило бы попереживать. Сегодня они здесь, а завтра сели в поезд и тю-тю. Весь спектакль полетит к чертям.

– Позволь об этом переживать мне, – успокоил его Рубинчик, прекрасно понимая, чего вдруг взвился Волк. До изменений он был главным героем, теперь же придется делить лавры с Охотником.

– И кто у нас такой крутой защитник слабых? – спросил Максим, оглядывая зал. В первом ряду, как всегда, сидели старожилы. Парочка стариков втянула головы в плечи. – Позвольте полюбопытствовать.

Я закусила губу, понимая, что неизвестный Охотник невольно раздразнил Макса. Ему следовало бы быть не из робкого десятка, чтобы принять вызов. Я сильно надеялась, что поднимется семидесятилетний дед, который в прошлый раз ворчал, что ему не досталась роль. Но нет. Выступил один из троицы городских пижонов.

– Я. А что?

Я выдохнула. Ну вот и все. Мистер Игрек в игре. Рослый, сильный, но прячущий силу за растянутым свитером и намеренно небрежной одеждой. Постриженный по столичной моде, но без трехдневной щетины. Со стальным блеском в глазах, но с улыбкой, в которой читалось дразнящее превосходство. Он принял вызов.

– И пукалка есть? – Макса продолжало заносить.

– Найдется, – спокойно ответил будущий Охотник.

– Надеюсь, не картонная?

– Я привык со зверей шкуры ножом снимать. Этим, кажется, сказка заканчивается? – он слегка, градусов на пять, повернул голову в сторону застывшего Рубинчика. Тот отмер и схватился за платок. Торопливо вытер вспотевший лоб.

– Какая экспрессия! – восхитился режиссер. – Какой накал чувств! Пожалуйста, сохраните его для финальной сцены. Зал будет рыдать от восторга.

Дальше все пошло более спокойно. После показательного выступления Максима и его оппонента, только что родившаяся труппа разделилась на местных и приезжих и заняла разные углы ринга. Я намеренно назвала наш зал рингом. Дерзкие взгляды, словно пули, летели и с одной, и с другой стороны. Судьями выступала чета Рубинчиков. Они сели по центру.

Хорошо, что мне не пришлось разрываться: Сара Леопольдовна дала знак выйти на сцену. Я маленько трусила, но поднявшаяся следом за мной дама, напялившая огромный чепец и широкий фартук, заставила улыбнуться. Она напомнила мне барменшу из мультфильма о Шреке. Такие же черные брови и грубоватые черты лица. Репетировалась сцена прощания Матери и Шапочки.

Дачница, обладательница не только высокого роста, но и зычного голоса, речитативом продекламировала свои слова, на что Аркадий Матвеевич закричал: «Не верю!».

– Вы мать или не мать? – поднимаясь, пояснила позицию режиссера Сара. – Я, когда провожала своих сыновей в Америку, разве что в попу их не целовала.

В зале захихикали.

– А что? – взвилась жена режиссера, оборачиваясь на «местных». – Мои мальчики навсегда останутся для меня детьми. Поэтому и здесь, Калерия Игоревна…

– Просто Калерия, – поправила дачница.

– Постарайтесь быть матерью, – Сара, закончив, села.

– Вашей дочери предстоит пройти через темный лес и встретиться с разными персонажами. И неизвестно, чем закончится ее путешествие, – решил пояснить свою позицию Рубинчик. – Поход через сказочный лес, – он задрал палец вверх, чтобы придать веса словам, – это стилизация нашего жизненного пути, в конце которого мы встретимся нос к носу со смертью. И зачастую только от нас зависит, как быстро она придет. Поэтому мать должна мягко поучать свое дитя. Обнять дочь на прощание. Возможно, она видится с ней в последний раз.

Калерия постаралась. Она так прощалась со мной, так страдала, что в итоге большая часть зала пустила слезу.