– Черт! – выругалась я и закрыла глаза. Все так.

Как только мы стали любовниками, меня повысили до должности начальника отдела внешних связей и перевели на другой этаж. Я представляла нашу компанию на мировом рынке, благо закончила спецшколу с глубоким изучением романо–германских языков. Деловая переписка, реклама, загранкомандировки и личный контроль босса. Рядом с моим кабинетом находились архив и техническая библиотека, куда заглядывали заводские инженеры и офисные технари. В столовую я спускалась по центральной лестнице, и никто не знал, что в мой кабинет ведет еще одна, служебная, по которой и поднимался Андрей. Ему нравилась острота ощущений, когда за стеной в архиве слышались голоса, а он целовал меня и расстегивал пуговицы на блузке. Он выкладывал все три свои телефона рядом и отвечал на звонки, даже когда мы занимались любовью.

– Как я могла? – я закрыла ладонями лицо. – Он же пользовался мною! А я ждала и радовалась, если у него выпадала минутка заглянуть ко мне.

Я смахнула слезы стыда и продолжила чтение.

«Уверен, скоро вас настигнет прозрение. А следом придет ощущение свободы, и вряд ли вы захотите вернуться к прежнему образу жизни. Во всяком случае, я в это верю.

P.S. Не хочу прощаться с вами. Вы взволновали меня своей историей. Я хотел бы видеть, как вы меняетесь, выздоравливаете. Сделайте переписку со мной своим лекарством. Обещаю, что ни словом, ни намеком, ни жестом не упрекну вас.

Всегда ваш, Дубровский».

Концовка меня поразила. Понятное дело, что Дубровским он назвался только потому, что я подписалась Марией. А это означало одно: он не поверил, что это мое настоящее имя. Кто-то, кто строил скамейку вокруг дуба, нечаянно обнаружил мою записку и не смог не откликнуться на крик о помощи.

Я должна была написать ему, что нехорошо читать чужие письма, что всю историю я выдумала, шутя обращаясь к лесному духу, но… не хотелось. Может быть, мне на самом деле сделается легче, если я выговорюсь незнакомцу? В поезде я большей частью ехала лицом к стене, но волей-неволей слышала разговоры своих попутчиков. Они легко рассказывали о себе, порой даже такое, о чем не поделишься с близкими. Люди были уверены, что никогда не встретятся вновь, и могли присочинить. В дороге мы становимся более раскованными и откровенными.

Дубровский не знает, кто я, я не знаю, кто прячется за чужим именем, так почему бы не продолжить игру? В деревне почти две тысячи жителей, не считая дачников и гостей. Мало ли, какая Мария крутится у клуба, где намечается спектакль? Гадалку вон тоже зовут Марусей.

Я вернула самовар на место, передумав жечь записку. Выпив стакан парного молока, пошла к себе и села за ответное письмо.

«Дубровский, здравствуйте!

Спасибо за участие, но с первым советом вы опоздали – я уже нахожусь в кругу людей, которые заставили забыть о… о прошлом. Вы, наверное, уже слышали, что в клубе ко Дню деревни готовится спектакль про Красную Шапочку? Мне не придется участвовать в постановке, так как мой отпуск закончится раньше, но я обязательно найду себе занятие по душе.

И да! Спасибо вам за скамеечку у дуба. Она чудесная, как и природа вокруг. Не ругайтесь, я воспользовалась ею, как подставкой. Чтобы добраться до дупла, мне пришлось бы лезть на дерево белкой.

Р.S. Пожалуйста, напишите о себе. Я уверена, что вам тоже не помешает душевная терапия.

Маша».

Я написала, что не буду участвовать в спектакле, по двум причинам. Первая – я на самом деле скоро уеду домой. Вторая – не хотела открывать своего инкогнито. Мы незнакомцы, пусть так и останется. Если я скажу, что получила роль, то вычислить меня будет совсем несложно. Еще очень хотелось узнать, сколько Дубровскому лет и как он выглядит. Ведь могло случиться, что я переписываюсь с пожилым дачником (а тон письма и умение разбираться в ситуации как раз об этом говорили), но своими расспросами я побоялась вызвать ответный интерес. Вступив в подобную игру, мы рано или поздно вычислили бы друг друга по приметам в сообщениях, а я предпочла бы, чтобы меня не ассоциировали с мямлей Машей, оказавшейся в руках абьюзера. Поэтому не стоило начинать.