На Аргамачьи конюшни Богдаш явился такой мрачный, как если бы не с красивой женкой о встрече условился, а от дьяка здоровый нагоняй получил. Некоторое время спустя прибыл Тимофей.

– А я тебя видал, – сказал Озорной. – Ничего женка! При нужде не страшно будет и оскоромиться.

Тимофей очень четко различал грех, который совершаешь добровольно, от греха, который вынужден совершить, находясь на государевой службе. И погубление своей души ради государственного блага считал, похоже, какой-то особой доблестью.

– У тебя что? – спросил Богдаш.

– Совсем они там с ума сбрели! Мужик мочалу привез, сорок связок, цена той мочале – шесть денег связка, велик промысел! Так и того мужика трясти принялись – давно ли сговорился мочалу доставить да точно ли мочалу привез! Боятся, не подошлют ли кого за грамотой, а подослать могут кого угодно, хоть бы и самого бестолкового мужика!

Озорной усмехнулся.

– А что, и бестолковые мужики были?

– Да был один… Приехал на санках, санки лукошками уставлены. Золу, сказывал, привез. Ему в ответ – да уж куплена зола, поворачивай назад! А он свое гнет – у соседа-де моего золу брали, а моя лучше! Насилу и отогнали.

– На что им зола? – удивился Богдаш.

– Господь один ведает. Про золу-то я от кума знал, он им возил. Сбегал я с утра к куму-то, взял лошадь, взял лукошки. Пока у ворот отирался – много чего услышал!

– А кабы вовнутрь пустили с теми лукошками да сказку подьячие отбирать принялись?

– А никого почитай что и не пускали. Уж точно – взяли печатню в осаду! Второй уж день… А что, Богдаш, ведь не зря раньше печатное дело колдовским и богопротивным считали?

– Кто их, грамотеев, разберет! Стало быть, ничего про грамоту ты не прознал?

– Я вот что прознал. Стрельцы строго смотрят, чтобы из печатни не вынесли чего. А есть там сбоку одно окошко, так я сам видел, встала баба на носки да и сунула туда узелок с ковригой, и никто ее не заметил! Помяни мое слово – днем-то поостерегутся, а ночью непременно попытаются из того окошка что-нибудь наружу передать. Они, с печатного двора, уже первый страх пережили, теперь приглядываются, поди, как бы изловчиться?

– Ночью стрельцы вокруг караулом ходят. Вторую ночь, горемыки, маются.

– Может, они и схватят, коли кто чего передаст. И в Земский приказ поведут. Да, чаю, не доведут…

Тут Озорной и Желвак переглянулись и разом усмехнулись.

– Пусть Земский приказ черную работу сделает, а мы, молодцы, можем и на готовенькое…

– Вот потеха будет, коли Данила, а не мы, по верному следу идет!

– Опять же, это одному Господу ведомо.

Данилу они отыскали в шорной, где Семейка обучал его работе с кожей. Там же был им собран и ужин.

Ужинать они собирались попросту – черным хлебом и дюжиной ястыков самой дешевой, ястышной икры, которой не столько съешь, сколько расплюешь, не глотать же все эти жесткие пленки и прожилки. Запить же думали квасом.

– Присаживайтесь! – Семейка подвинулся, освобождая место на узкой скамье. – Тут всем хватит.

Молитву, как старший, произнес Тимофей.

За едой о делах говорить грешно – разве что о самой еде.

– Зернистая икра хороша, спору нет, – рассуждал Богдаш, – да на мой вкус лучше паюсная, посолонее будет. Ее прямо в ястыках солят, потом подсушивают, потом только очищают. Да ты ешь, Данила!

– Будет и на нашей улице праздник, – пообещал Семейка. – Будем и мы зернистой икоркой баловаться. Вон Масленица скоро – уж договорюсь с сестрой, дам ей денег – напечет она нам блинов, накроет стол и со сметаной, и с маслом, и с икрой!

– До Масленицы еще жить да жить… – напомнил Тимофей и отставил пустой ковшик. – Ну, слава те Господи, напитал нас, грешных! Данила, как твоя девка-то?