– Сагул придумала для нее наказание?

– Посидит неделю взаперти. А потом еще месяц ей нельзя будет выходить в лес.

Тунува молча взяла у нее чашу.

– Ты слишком мягка с ней, Тува, – настаивала Эсбар. – Сама знаешь, она поступила дурно.

– Все мы были когда-то молоды и глупы.

– Мы с тобой рассыпали мешочек гвоздики, но никогда не влезали на дерево.

Так оно и было. Тунува и в семнадцать лет скорей дала бы отрубить себе ногу, чем ступила бы на святые ветви.

Эсбар поставила между ними блюдо с плодами, взяла медовый финик. Тунува выбрала отваренную в масле сливу.

– Хидат слазала за веревкой и после весь день провела в молитве, прося Мать о прощении, – сказала Эсбар. – Сомневаюсь, чтобы Сию проявила подобное благочестие.

– Сию не терпит несвободы. Для нее это тяжкое наказание.

Эсбар буркнула что-то, то ли соглашаясь, то ли отмахиваясь.

– Я просила Сагул отправить ее в широкий мир. Пусть бы попробовала, каков он на вкус. Мне кажется, она была бы на месте при принцессе Йенйеди. Сагул, похоже, не согласна. – Тунува покосилась на Эсбар. – Разве я так глупа?

Эсбар взяла ее за руку:

– Нет. Я понимаю тебя, Тува. Но и понимаю, чего боится Сагул. Я бы не поручилась за ее поведение при дворе. – Она вздохнула. – Должно быть, напрасно я выбрала Имсурина. Он сталь, я камень. Сойдясь, мы выбили искру. Куда бы она ни упала, что-нибудь да подожжет.

– Дай срок, искра может разгореться в ясный огонь.

– Но кто решится уронить искру в своем доме?

Тунува надкусила сливу. Эсбар взяла еще один финик.

Этот разговор ни к чему не вел. Сию увязла, как в зыбучем песке: вне мира ей не стать взрослой; пока не повзрослеет, ее нельзя выпустить в мир. Эсбар считает, что любая оплошность Сию бросает тень на нее, и предпочтет перебрать с осторожностью, чем рискнуть. Тунува решила снова поговорить с Сагул.

Воздух был ласков, как летом. Разделив на двоих лепешку с растертыми фигами и козьим сыром, они прислушивались к долетавшим снаружи привычным звукам. Крикнул на лету красногорлый крапивник. Кто-то из мужчин негромко наигрывал на арфе. Эсбар, наевшись, откинулась на валик и принялась раскручивать вино в чаше.

Она и в отдыхе была разительна, точно в бою. Свечи ласкали смугло-золотистую кожу, подчеркивали твердые мышцы бедер. Если забыть о морщинах у рта и вокруг глаз, о седых прядях в волосах, она почти не изменилась с двадцати лет.

В юности Тунува и не мечтала о подобной любви. Она думала всю жизнь посвятить дереву, своему ихневмону, Матери. Эсбар застала ее врасплох. Четвертая струна на ее лютне…

Нет, она не ждала Эсбар ак-Нары. И пятой струны не ждала – той, что появилась позже. При этой мысли взгляд ее скользнул ниже, к шрамам растяжек, исполосовавшим живот, точно рябь на песке. Темные полосы на теплой коричневой коже.

– Когда ты в последний раз о нем вспоминала? – спросила, заглянув ей в лицо, Эсбар.

– Когда Сию прыгнула с дерева. – Тунува сделала глоток: вино потеряло вкус. – Я не вспомнила имени, не представляла лица, но… он был со мной в тот миг. Я бы сама за ней бросилась.

– Знаю. – Эсбар коснулась ее колена. – Знаю, ты ее любишь. Но и ты знаешь, что я должна сказать как мунгуна.

– Она не моя дочь и не твоя. Она принадлежит Матери.

– Как все мы, – согласилась Эсбар.

Видя, что Тунува глядит в потолок, она тяжело вздохнула:

– Если тебе от этого будет легче, пойди утешь ее после того, как посетишь Мать. Имин тебя к ней пропустит. – Эсбар снова поцеловала Тунуву, оставив на ее губах вкус финика. – А потом вернись ко мне, будем снова любить друг друга, пока не уснем.