На мгновение улыбка сошла у Палласа с лица, но в следующую секунду он снова замаслился и даже встал со стула – как оказалось, лишь затем, чтобы подтянуть под себя из угла комнаты табурет и снова сесть сбоку стола. Катон набросил на спинку стула плащ и отряхнул сиденье, словно оно было чем-то замусорено. После этого сел и посмотрел на вольноотпущенника холодным взглядом.

– Я не понимаю, о чем мы вообще можем говорить, – повторил он с нажимом.

– В самом деле? – Паллас взметнул брови. – А я думал, тебе хватает сметливости понять, что поговорить мы можем о многом. Ох о многом…

– В таком случае, рад тебя разочаровать. Тебе что, больше нечего…

– Не разыгрывай из себя глупца, молодец. В свое время ты, как пчелка, таскал мед в улей Нарцисса. А я, зная его, могу сказать: себе в услужение он брал только лучших.

– Нарцисса нет в живых. Что до меня, то я ему не служил. А содействовать ему меня принуждали.

– Все едино: твоя свобода – не более чем мнимость.

Катона тяготила усталость, и не было никакой охоты к словесному поединку, особенно с человеком, к которому он не испытывал ничего, кроме глухой неприязни.

– Я так понимаю, ко мне в жилье ты пробрался с какой-нибудь гнусностью?

– Если ты считаешь таковой мое желание тебя поздравить.

Паллас скроил гримасу уязвленности, но под неподвижным тяжелым взором Катона пожал плечами.

– Ну ладно, ладно. Да, я пришел к тебе с предложением. Мне нужны надежные люди, на которых можно положиться. Люди, которые могут быть безжалостными, но что еще важнее, приметливыми и осторожными. Именно такими, как я понял, являетесь вы с Макроном. Именно таких, как вы, я себе и ищу. Теперь, со смертью Нарцисса, вам нужен могущественный покровитель. Поэтому предлагаю вам, в интересах Рима, поступить в служение мне. От вас я не прошу ничего такого, чего бы вы не делали для Нарцисса. Но при этом заверяю, что моя плата вам будет не в пример щедрее той, на которую шел он.

– Мы не продаемся, – откинувшись на спинку стула, устало вымолвил Катон. – И давай на этом закончим. Прошу тебя, уходи.

Вольноотпущенник издал сухой смешок.

– Ты, видно, путаешь меня с тем, кто предлагает тебе какой-то выбор.

Катон покачал головой.

– Нет. Я в точности знаю, что ты из себя представляешь. Вы с Нарциссом оба скроены из одного и того же тряпья. Ты, как и он, не более чем зарвавшийся бывший раб, мнящий невесть что о своем влиянии и значимости. Мне б тебя высечь да прогнать вон из лагеря за то, что смеешь обращаться со мной в такой манере…

– Что ж, попробуй. И твоя шкура вмиг ляжет у меня в доме ковриком, – бесцветным голосом прошелестел Паллас, а у Катона тревожно кольнуло в затылке. – Так что предлагаю меня выслушать. Выбора у тебя в любом случае нет. Так происходит со всеми, к кому я обращаюсь насчет служения. Особенно с теми, кому приходится думать о своей семье…

У Катона кровь похолодела в жилах. Опустив руки под стол, в попытке сдержать свой гнев и страх, он стиснул их в кулаки.

– Ты грозишь моему сыну?

– Зачем же, если в этом не будет надобности? Просто не понуждай меня, и мы безусловно придем к выгодному для обоих нас согласию. Луций – прекрасное дитя, и мне будет крайне прискорбно, если через твое глупое упрямство он вдруг напорется на какие-нибудь неприятности…

Так вот она где, ахиллесова пята. Чтобы тебя уничтожили, достаточно иметь всего одно уязвимое место, а уж такие твари, как Паллас, умеют вынюхивать подобные места и давить на них без жалости и малейшего намека на приличия…

Паллас смотрел близко и пристально, поигрывая тонкой расчетливой улыбкой. Катон чувствовал, как имперский вольноотпущенник читает его мысли, и уже от одного этого внутренне содрогался. Помимо страха за сына, где-то в душе, клубясь, взбухало удушливое беспомощное бешенство с желанием выхватить меч и пронзить насквозь черное сердце исчадия, сидящего напротив. Позыв был настолько сильным, что даже пугал. Катон нервно сглотнул, прежде чем рискнуть подать голос.