– Где он? – спросил пожилой, но ясный голос.

– Вот здесь, достопочтенный…

– Поставьте щит.

– Как прикажете, достопочтенный.

Трость постучала по камню, отдавая деревянным отзвуком, затем раздался лязг тюремной двери и… все пропало. Лишь разносилось по коридору кряхтение магов да поддерживающее заклинание. Как ни вслушивался Юлиан, но ответом ему становилась тишина. Из того бессмысленного набора слов на Хор’Афе, которые сливались в монотонную бубнежку, вампир предположил: колдуны возвели вокруг камеры заслон, эдакий звуковой барьер, оставляющий все речи внутри.

Что же делать? Юлиан пытался обратиться к Лётэ, по подобию того, как это делала матушка, переговариваясь с ним ночами. Тогда она закрывала глаза, откидывалась в кресле и замолкала, мысленно концентрируясь. А когда возвращалась из этого погруженного безмолвия, то рассказывала новости из Йефасы. Однако Юлиан еще не чувствовал ни совет, ни Лётэ фон де Форанцисса, и все его забавные потуги, когда он пыхтел, закрывал глаза и пытался что-то узреть, так и остались пустыми. Матушка уверяла сына, что еще пару десятков лет и глава совета зазвучит в его голове и ясно почувствует, где Юлиан. Всего лишь пара десятков – усмехнулся про себя горестно Юлиан. Не было у него этого времени.

Тогда, в который раз, он бессмысленно заметался в кандалах, изгибаясь сильным телом в разные стороны. Пытался хоть как-нибудь вытащить из неглубокого паза в стене оковы. И все безрезультатно. Это были чары. И пусть Юлиан был к ним невосприимчив, но магия заключалась сейчас не в нем, а в этом легком металле, что больно сдавил горло, руки и ноги. И с этим граф ничего поделать не мог. Лишь смириться. Ему оставалось отдаться воле судьбы и понадеяться на эту капризную даму.

Время снова потекло медленной рекой. На Юлиана неподъемным камнем навалилась слабость, и он погрузился в состояние отрешенного отупения, тяжело дыша через грубую мешковину. Ныло плечо, болела поясница, где-то за лопатками расплылся кровоподтек от смачного удара стражника, а в области шеи, запястий и щиколоток уже потемнели запекшиеся следы крови. Юлиан нервно дернулся, вырывая себя из полузабытья, и почувствовал, как горячая, свежая кровь потекла поверх засохшей. Состояние безвестности угнетало больше, чем если бы граф знал, когда и как умрет. О чем же говорят Вицеллий и загадочный Илла?

Наконец в коридоре послышался стук той же трости. Шаги, неспешные и словно задумчивые, направились в сторону Юлиана.

Дверь отворилась с железным скрипом, впустив нескольких слуг. Те торопливо установили громоздкое кресло, чиркнув ножками по каменному полу, а после так же быстро удалились. Тяжело проволочился подол платья, вероятно, из парчи. Шуршание затихло, а громкий хруст старых суставов известил о том, что мужчина присел. Юлиан неожиданно перестал слышать все, что происходило в коридоре, а значит – снова щит.

Деревянная трость стукнулась сначала о пол, затем о подлокотник кресла – человек или вампир, Юлиан пока не ощутил запах сквозь плотный мешок, прислонил палку. Ткань длинного облаченья пошумела – и воцарилась тишина. Незнакомец замер. Он тихо и размеренно дышал, молчал, и только уверенный стук его сердца говорил о том, что в камере есть кто-то кроме Юлиана.

Даже сквозь вонючую мешковину граф чувствовал, что его всего рассматривают с головы до пят. Чуть позже кресло едва скрипнуло, будто мужчина в нем оперся на руку в раздумьях.

– Тебе выдвинуто обвинение в убийстве двоих горожан Элегиара, – спокойно возвестил ясный и бархатный голос. Голос того, кто живет умением говорить. – Ты будешь повешен вместе с отцом на Висельном Древе.