– Нактидий болезненно любопытен. – Вицеллий выждал, пока мимо них проедет груженная мешками с мукой повозка, и продолжил: – Он станет выпытывать у тебя детали прошлого, потому что будет предполагать, что ты тот самый Юлиан де Лилле Адан, учителем которого я пробыл три десятилетия. Его не провести фальшивым именем.

– Хм… И что вы предлагаете?

– Представься моим сыном. Это будет выглядеть очень правдоподобно.

– Вашим сыном? У вас есть сын?

– Да, был.

– Но зачем?

– Я же тебе все объяснил, чего ты не понимаешь, Юлиан?

– Ваше объяснение смехотворно. На кой черт мне зваться сыном того, чье имя в книгах истории записано, как имя главного злодея Гнилого суда? Я планирую пожить в Элегиаре спокойно и проблемы мне не нужны.

– Верить историям в рукописях и книгах – это показатель недалекого ума, Юлиан. У меня остались друзья в Элегиаре, и Нактидий – самый верный.

– Вы никогда ранее не упоминали свою семью, а теперь вдруг обнаружили в городе, из которого бежали, и “верных друзей”?

– По приезде в Ноэль я поведал твоей матери всю историю, и она согласилась дать мне приют. Или я должен был отчитаться еще и перед мальчишкой, который только отсчитал второе десятилетие? – Вицеллий высокомерно огляделся по сторонам, рассматривая проезжающих мимо людей и нелюдей, а также разбросанные вокруг города поля. – Когда я покинул Элегиар, моя жена Филиссия вместе с младенцем бежала к отцу. Нактидий должен думать, что я с ней встретился и воспитал наследника. Поэтому скажи, что ты мой сын.

– Да я на вас даже не похож, Вицеллий.

Упоминание Мариэльд де Лилле Адан слегка остудило графа, но червь сомнения всё ещё точил его разум.

– Моя жена была известной красавицей – синеглазой и черноволосой северянкой.

– Была? Так что произошло с вашей семьей?

– Тридцать лет назад Филиссия добралась на Север, в Вертель, до отца, барона Фораджи, выходца из Крелиоса. Но он разорился, когда весь его товар в Глеофии забрали под предлогом плохих отношений с Великой Флоасией.

Затем старик прекратил говорить, снова дождался, пока роскошно одетый гонец проедет мимо на своей тонкокостной и стройной кобыле. Вицеллий словно боялся, что сказанное им достигнет лишних ушей.

– Когда я устроился в Ноэле, то послал в Вертель гонца, передав с ним золото и предполагая, что Филиссия там. Однако посланник вернулся и сообщил, что ее отец повесился из-за долгов. Имение забрали в счет уплаты, а Филиссию выгнали с полугодовалым сыном на мороз. Мою жену считали южанкой и распутной женщиной, поэтому не любили, и помощи в городе она ни от кого не получила.

Ответом на рассказ старика Вицеллия стало лишь молчание – граф терпеливо ждал продолжения.

– Гонец искал Филиссию, но никто не знал, куда она пропала. Однако по возвращении назад, проезжая небольшую деревню у реки рядом с Вертелем, посланец заночевал на постоялом дворе. И случайно выяснил, что некая худая и ослабшая черноволосая женщина с ребенком на руках явилась из сильной вьюги со стороны Вертеля чуть больше года назад. Ее приютил один вдовец, а когда она распотрошила его от голода, то на Филиссию обрушился народный гнев.

Фийя, которая тихонечко восседала на лошади позади двух вампиров, испуганно сглотнула слюну, слушая рассказ, а Юлиан лишь кивнул.

– Младенца тоже убили? – спросил граф.

– Да, люд зарубил их на месте, – закончил историю веномансер. – Филиссия никогда не умела терпеть голод, и, изнеженная и капризная, была совсем не приспособлена добывать кровь на Севере, лишенном рабов.

Лицо старика напоминало маску, и ни единой эмоции сожаления или печали на его лице Юлиан не заметил. Граф знал, что Вицеллий Гор’Ахаг безразличен к страданиям всех вокруг, но, как оказалось, его не трогали даже горести собственных жены и ребенка.