Я – обманка. Я – фальшивая девочка Лия. Иди ко мне, ползи по простыне, ныряй под одеяло! Запах стылой сырости усилился, край серой рванины коснулся пальцев ног, – и я с трудом сдержался, чтобы не отдёрнуть ноги, не спугнуть тварь, спрятавшуюся за границей света. Ужас накрыл меня влажным саваном, но я терпеливо ждал: не он мой враг. Он – всего лишь щупальце монстра, край его рваной хламиды, старая тряпка… Я начал догадываться, кто пришёл за Лией.

Рваный угол с шевелящейся бахромой высунулся из-под одеяла, вблизи бахрома превратилась в тысячи бледных полупрозрачных ножек. Сороконожьи конечности коснулись подбородка. Я подавил тошноту. Как только стылая дрянь добралась до моего рта, я вцепился в неё зубами. Монстр в темноте, за изножьем кровати истошно завопил на одной ноте. Крик – женский, старческий, от её визга закладывает уши. Ножки судорожно напряглись, пытаясь разжать мои зубы, они прокололи язык, разодрали нежное нёбо. Я старался об этом не думать. Маски сброшены, притворяться больше нет смысла. Я вцепился обеими руками в шевелящуюся ткань и ощутил, как перекатываются тонкие псевдомышцы под её поверхностью, уходящей в темноту. Там, за чёрной тенью, копошащейся в такой же чёрной тьме, был платяной шкаф, я точно знаю, и знаю, что порождает таких тварей.

Когда то самое лёгкое марево любви с одной стороны встречает вместо такого же марева бурую мглу равнодушия, начинается реакция. Равнодушие превращает любовь в обиду, обида порождает страх. Обида, смешанная со страхом – разрушение. Оно заразно, оно быстро распространяется и стремится заразить всех, – и тогда плачут и пугаются дети. Их страхом питается монстр, вырастающий из старых ветшающих тряпок в дальних углах шкафов, кладовок и антресолей.

Этот монстр не мог появиться в любящей семье, только достаться по наследству. Я знаю, потому что не так слеп, как люди, имеющие глаза.

Знакомый незнакомец… Я вцепился в серую дрянь, потянул на себя, заворачиваясь в неё, она мне больше не страшна. Я пытался вытащить из темноты того, из кого она растёт, того, кто ей управляет. Мне и жутко, и интересно, как он выглядит. Со стороны – маленькая трёхлетняя девочка заматывается в кокон из мокрой серой тряпки, но монстра уже не обмануть. Он понял, что в крошечном теле, под тонкой розовой кожицей, скрывается самый страшный враг. Теперь испугался он, и от его страха начала расползаться ткань под моими пальцами: так ящерица отбрасывает хвост. Этого я допустить не мог.

Отчаянным прыжком на границу тьмы и слабого серого света я сократил расстояние, перекрутился в воздухе, захватив больше мерзко шевелящейся тряпки, обхватил её обеими руками – и тянул, тянул, уперевшись крошечными пятками в изножье кровати. Жаль, что монстры не приходят к детям постарше и покрепче, с тренированными мышцами и сбитыми на спарринге костяшками пальцев. У таких детей мясо грубое и жилистое, оно пропитано запахами пота и агрессии. У него нет нежного сливочного привкуса, как у детей помладше: тех, кто расстраивается чаще, чем злится. Я тащил на себя эту гадкую тянущуюся ткань и слышал, как кряхтит враг. Вёл, подёргивая, из стороны в сторону. Чернота передо мной приобрела объём, на её поверхности вздулся пузырь. Он не круглый, а продолговатый, высокий – почти под потолок. Пузырь натягивался, и чем сильнее я его тянул, тем менее чёрным он становился. Плёнка тьмы истончилась, проявились плечи, лоб, руки, судорожно вцепившиеся в серую тряпку страха.

Я решился: дал слабину, чуть согнув колени. Существо в темноте облегчённо расслабилось, но я тут же дёрнул всем телом. Затрещала ветхая ткань, с влажным чмоканьем раошлась плёнка, и на меня упала старуха, замотанная в тряпьё.