– Хочешь пить? – спросил он.

Она кивнула, и, пока утоляла жажду, он сидел рядом, гладя шершавой ладонью её длинные ноги. Когда она напилась, он сказал:

– Я хочу, чтобы ты стала хозяйкой в моём доме.

Всё изменилось, и дело было не только в физической близости. Он начал с ней разговаривать. По вечерам она лежала на его руке с каменными мышцами, которые под её щекой становились мягче подушки, он спрашивал о прошлом, она отнекивалась, отделывалась туманными фразами, отвечала уклончиво, но в одну ночь её прорвало, и она рассказала всё.

Асмундур слушал, всё больше каменея, про страшную зиму на Гебридских островах, про голод, про командира пиктов, ставшего людоедом, и про то, как он съел трёхлетнюю дочь Торгунн, а потом казнил её мужа. Теперь Асмундур понял, чьи черепа лежали кучей посреди острова. От мысли, что пришлось пережить его Торгунне, он прижал её к себе так сильно, что затрещали кости, но она не замечала. Слёзы, накопленные за прошедшие месяцы лились потоком, и никак не останавливались: слишком много их набралось.

С того дня, когда Бьярки нашёл её, зарывшуюся в старые шкуры на корме драккара, она не ела мяса. Асмундур, думал, что это чудачество и называл её "Птичкой-Торгунной", а теперь понял, что в каждом куске мяса она видит свою растерзанную людоедом дочь. Убить пиктское чудовище ещё раз было не в его силах, но он убил бы его ещё много-много раз, если б мог. А Торгунне стало легче: она разделила свой кошмар с самым сильным мужчиной в её жизни.

Асмундур привык жить один, а Торгунна перестала быть вечно обязанной приживалкой, и оказалось, что железный характер есть у обоих. Они были, как два утыканных иглами ежа, но время шло, и каждая игла нашла свою выемку. К мидсумару, дню летнего солнцестояния, женским чутьём Торгунна поняла, что в ней зародилась новая жизнь. Скоро из неё выйдет новый человечек, и ему ничего угрожать не будет, потому что рядом Асмундур, воин, которому не страшен никакой ётун-людоед.

Перед мидсумаром братья набили много дичи. Асмундур не просил, но Торгунна, счастливая своей маленькой тайной, вызвалась помочь. Она пластала оленину на полосы и задела ножом руку. Заструилась кровь, смешалась с оленьей. Нож был таким острым, что она не сразу заметила рану, а как увидела, улыбнулась беспечно и замотала чистой тряпкой. В ночь мидсумара Торгунна прилегла, и больше не встала. Асмундур, пировавший с братом и друзьями, ничего не заметил. Грузный и весёлый, он вошёл в спальню, сбросил одежду. Залез под шкуру к мягкому телу любимой, но её кожа не грела, а обжигала.

Три дня Торгунна металась в бреду, а Асмундур – по окрестным домам в поисках лекаря. На третий день она ненадолго пришла в себя. Она открыла глаза и позвала его. Асмундур сел рядом, убрал прилипшие ко лбу волосы.

– Что мне сделать для тебя? – спросил он. – Может сварить какой-то отвар? Скажи какой, я совсем ничего не понимаю в твоих травах!

– Сделай, – сказала она чуть слышно. – Похорони меня в Скаульхольте, только там я обрету покой.

– Нет-нет-нет, ты выздоровеешь, ты поправишься, – замотал он головой.

Торгунна с неожиданной силой вцепилась ему в руку:

– Дай мне слово! – сказала она, и Асмундур пообещал.

Больше Торгунна ничего не сказала, пожалела своего ослабевшего сильного мужчину. Утром повозка с её телом, запряжённая парой круторогих быков и четверо угрюмых молчаливых мужчин на лошадях отправились в путь. Хаки и Фроди, два верных воина Асмундура отправились с братьями. Они ехали весь день, без остановок, а, как начало темнеть, свернули к Боргарфьорду. В пустом охотничьем домике они долго сидели, не разводя огонь, погружённые в свои тяжёлые мысли, а тело Торгунн лежало в повозке за окном.