Он неспешно достал очередную папиросину из мятой пачки, постучал ею по ногтю большого пальца, замысловато свернул мундштук, но не закурил, а быстро и цепко глянул на Петровича и негромко спросил:

– Почему так решил?

Петрович только и ждал вопроса своего начальника, совершенно не обращая внимания на нетерпеливые возгласы Митьки и Егора.

– Подпустила она его близко, не вырывалась, бежать не пыталась, лицо спокойное, – Петрович скрупулёзно перечислял факты, по которым сделал такой вывод, даже пальцы загибал, считая.

Ожаров сунул папиросину в рот, достал коробок спичек, но не прикурил.

– А как же коленки ободранные и ладони? И ногти обломанные, будто вырывалась?

– Коленки она ободрала раньше. Я, когда ещё в подворотне был, заметил, что на дорожке нитки от чулок ко льду примёрзли. Скользко – падала, пока шла. Торопилась сильно. Она в модных сапожках и гипюровых перчаточках была, а на улице-то по-зимнему зябко. А перчатки порвала, когда за стенку хваталась. – И пояснил на всякий случай: – перчатки все в штукатурке и побелке.

Сергей одобрительно кивнул, сделал пометку в блокноте и с интересом посмотрел на Ожарова. Что он скажет?

Ожаров пожевал мундштук незажжённой папиросы и вдруг повернулся к Митьке:

– Там, на первом этаже, второе крайнее окно, форточка была открыта. Ты там был?

Митька свёл на переносице тёмные брови:

– Был… Там водопроводчик живёт. Один, без семьи.

– Много курит? – Ожаров не сводил с Митьки взгляда, словно помогая ему вспомнить, что именно тот видел.

Митька от мучительных потуг вспомнить даже вспотел, но вдруг радостно улыбнулся и выпалил:

– Много! У него на шкафу махорка сушится! – И свободно выдохнул, гордо улыбаясь, явно довольный сам собою.

Ожаров одобрительно приподнял уголки губ.

– Вот и хорошо. Завтра ещё раз к нему сходишь. Если у него форточка и ночью была открыта, так он мог слышать, как Матросова домой возвращалась. Хотя… – Ожаров задумался на секунду и решительно сказал: – Вместе сходим.

Митька кивнул, не сводя горящих глаз со старшего уполномоченного.

Ожаров наконец-то прикурил папиросину и с наслаждением затянулся.

Сергей черканул в своей тетрадке и снова задумчиво посмотрел на Ожарова. Сыщик всё больше и больше ему нравился. Ловко он Митьку заставил вспомнить. Не зря тот в рот ему глядит и, кажется, любого за него на клочки порвёт.

Петрович одобрительно хлопнул по плечу Митьку и деловито спросил Ожарова:

– А что с ниткой, Савельевич, что ты нашёл?

Сергей посмотрел на Петровича и тут же повернулся к Ожарову. Вот как, значит, есть улика. Ожаров ему не сказал. Не успел? Или специально скрытничает?

Ожаров был по-прежнему спокоен и деловит. Или хорошо держал лицо, или действительно не собирался скрывать это обстоятельство от Сергея, просто ещё не успел рассказать. Хотя он и не должен ему докладывать, по большому счёту.

– Там не одна, там небольшой клок ткани. Часть отдал Игнатьеву на экспертизу. Остальное – забрал. Надо подумать, что с ними делать. По-хорошему – показать бы специалисту по тканям. Я думаю, пусть Митька завтра в Торгсиг смотается, наверняка там найдутся знающие люди. Помогут определить, от чего нитки. Пальто там или шарф. – Ожаров вынул из нагрудного кармана бумажный пакетик и аккуратно развернул на столе под яркой настольной лампой.

Опера повели себя по-разному. Петрович удовлетворённо кивнул, Митька благоговейно взирал на тёмно-серую потрёпанную нитку, как на ключ, сейчас же откроющий им все тайны мироздания, а Егор – скептически вздёрнул бровь.

Сергей тоже вместе со всеми склонился над желтоватым листом писчей бумаги, на котором лежала не просто нитка, если он не ошибался, то от пальто, – это было что-то большее. При желании можно было коснуться её кончиками пальцев и представить, что перед тобой он, Потрошитель. Вот уже почти видишь его силуэт. Пока затянутый туманом, но уже вполне осязаемый.