Когда в дверь постучали, Семен пошел открывать, как был – в одних брюках, плечи и спина голые. Он знал, что придти мог только конюх Корякин (с самогоном), никого другого он не ждал.

Корякин и пришел.

Но не один, и без самогона.

Выглядел конюх испуганным, как хлопнутый по башке чиж.

С ним пришла его жена дура Верка (значит, понятые) и четверо военных.

«Руки вверх!» – без смеха приказал старший с кубиками в петлицах и осторожно прижал толстый палец к губам. «Садись, чертова вражина, на стул и сиди смирно. Никого в квартире? Тогда опусти руки, а то устанут. Можешь сразу указать ценности, валюту, оружие».

Какая валюта? Какое оружие? Какие ценности, товарищи?

В ответ Семен услышал известные слова про серого тамбовского волка.

Дескать, даже этот волчара прижал хвост, сидит смирно в лесу, не вмешивается в стратегию вождей. Понимает, что в Стране Советов стратегией занимается лично товарищ Сталин, никто другой. Вот и тебе бы так! Из этих неприязненных слов командира, ведавшего обыском, Семен с ужасной неотвратимостью понял, что его заметка, кажется, дошла до радио.

– Да разве, браток… – начал он, но его жестко оборвали.

– Помолчи, вражина! Придержи язык. И быстро – лицом к стене!

– Ух ты, какая баба! – заметил командир своему помощнику, хмурому человеку, с величайшей подозрительностью уставившемуся на голую спину Семена. – И отметь, не наших кровей, лицо нерусское. Как думаешь, из каких она?

– Ну, этого не знаю. Но не нашенская, точно.

– Давай колись. Из каких баба?

– Из египтянок, – машинально ответил Семен.

– Из египтянок? Это, кажется, угнетенный народ?

– Очень даже, – Семен осторожно обернулся. – Только я с ней незнаком, даже не видел.

– Вот стрельну обоих – и тебя, и бабу, тогда сразу увидишь, – прищурился командир. – Зачем тебе такая?

– Пьян был, налезла на спину.

– Да ну? – заинтересовался командир уже совсем по-человечески. – Пьешь? Где налезла? В Крюковских казармах? В революционном Питере?

– В Париже, – честно ответил Семен.

Глаза командира заледенели:

– Шагай, контра!

Семен примерно представлял, как обращаются с людьми на Лубянке, но в жизни все ни на что не похоже. В ответ на жесткие обвинения в скрытом троцкизме, в оппортунизме, в контрреволюционной агитации, проводимой им на конезаводе и направленной против всех поголовно мероприятий партии и правительства, в злостном вмешательстве в вопросы военной стратегии, разрабатываемой лично товарищем Сталиным, в утверждениях о плохом якобы материальном положении рабочих и крестьян в СССР, в злостной похабной клевете против вождей большевистской партии и прочая, прочая, прочая, Юшин пытался указать на свое геройское участие в Цусимском сражении, но тут же был уличен в пораженческих настроениях. «На те броненосцы бы да наших красных комиссаров, Токио сейчас принадлежал бы советским японским рабочим!» – знающе заметил следователь Шуткин – верткий умный человек с широко распахнутыми невинными глазами. Разглядывая классового врага, он продиктовал секретарю характеристику, как бы венчавшую дело Семена Юшина.