Эрик по-прежнему держал ее за руку. Я не мог понять характера их отношений. Никогда не слышал, чтобы он встречался с женщиной, злые языки поговаривали, что он голубой. Так это или нет, понятия не имею, но о сыне он никогда не упоминал, хотя знакомы уже лет десять.

– Кто отец Джейсона? – спросил я.

– Зачем вам это знать?

– Когда опасность угрожает ребенку, – взяла слово Энджи, – необходимо учитывать все родственные связи.

Дайандра и Эрик понимающе кивнули.

– Дайандра разведена уже лет двадцать, – сказал Эрик. – У Джейсона с отцом отношения мирные, но отнюдь не близкие.

– Мне нужно знать его имя, – повторил я.

– Стэнли Тимпсон, – ответила Дайандра.

– Окружной прокурор графства Саффолк Стэн Тимпсон?

Она кивнула.

– Миссис Уоррен, – задумчиво произнесла Энджи, – раз ваш бывший муж – такой могущественный и влиятельный госчиновник, то…

– Нет. – Дайандра покачала головой. – Мало кто знает, что мы были женаты. У него вторая жена, трое других детей, с Джейсоном они практически не общаются. Поверьте, Стэн тут ни при чем.

Я взглянул на Эрика.

– Так оно и есть, – снова кивнул он. – Джейсон взял фамилию матери, и все контакты с отцом ограничиваются звонком в день рождения и рождественской открыткой.

– Вы мне поможете? – спросила Дайандра.

Мы с Энджи переглянулись. Ввязываться в какие-то отношения с типами вроде Кевина Херлихи и Джека Рауза неразумно и весьма опасно для здоровья. Тут наши с Энджи мнения совпадали. А если мы сейчас согласимся, нам придется отправиться к ним в логово, и что дальше? Попросить оставить наших клиентов в покое? Бред! Согласиться означало подписать себе смертный приговор.

Энджи будто читала мои мысли, потому что вдруг спросила:

– Прикидываешь, насколько ты бессмертен?

Когда мы покидали Льюис-Уорф, поднимаясь по Торговой улице, то обнаружили, что взбалмошная осень Новой Англии сменила декорации противного утра на прекрасный полдень. Когда я проснулся, холодный ветер со свистом врывался в щели под окнами, казалось, будто пуританский бог освобождал таким образом свои легкие. Над городом нависало низкое блеклое небо, люди, утеплившись теплыми куртками и толстыми свитерами торопливо рассаживались по своим машинам. Их дыхание расцветало в воздухе облачками пара.

Когда я вышел из дома, уже потеплело, сквозь пелену туч с трудом пробивалось неяркое солнце, оно напоминало апельсин, попавший в ледяной плен замерзшего пруда.

Когда я подходил к дому Дайандры Уоррен в Льюис-Уорф, я снял куртку, потому что солнцу уже удалось все-таки выглянуть, а сейчас ртутный столбик термометра достиг почти летнего уровня.

Мы проехали Коппс-Хилл, теплый ветерок из гавани шевелил кроны деревьев, покрывающих холм, в воздухе кружились огненно-красные листья, они цеплялись за гранитные могильные плиты и лишь потом соскальзывали на траву. Справа от нас все пространство пристани и доков было залито солнцем, слева – коричневые, красные и грязновато-белые кирпичные дома Норт-Энда наводили на мысль о кафельных полах и старых темных дверных проемах, о запахе жирного соуса с чесноком и свежеиспеченного хлеба.

– В такой день нельзя ненавидеть этот город, – сказала Энджи.

– Невозможно.

Собрав свои густые волосы в хвостик и придерживая его рукой, Энджи высунулась в открытое окно, блаженно подставив лицо солнечным лучам. Глядя на нее, постороннему человеку в голову бы не пришло, что у нее что-то может быть не в порядке. Но я-то знал, как все обстоит на самом деле.

Энджи ушла от мужа, когда в один прекрасный момент ей стало невмоготу терпеть его садистские выходки. Вслед ей неслась грубая брань Фила, глубоко оскорбленного таким поступком жены. Зиму она просидела в депрессии, она жила как бы по привычке и вела себя как механическая кукла, это касалось и ее отношений с мужчинами. В тот период они сменяли друг друга с какой-то калейдоскопической частотой, и каждый уходил с весьма озадаченным лицом, уязвленный ее непринужденным равнодушием.