Остап с интересом наблюдал за всей этой суетой, за указаниями Рощина и участия в работе не принимал. Рабочих рук было предостаточно и даже с избытком.

Бендер хотел закурить, отойдя в сторону, но тут раздался голос Рощина:

– Остап Ибрагимович, тут ваш сверток одежды. Возьмите, а то он так и отправится без вас в Москву, поскольку вы не решили ехать со мной, – с сожалением в глазах смотрел летчик на своего необычного друга.

– Ах, да, – спохватился Остап. – Если бы вы знали, что это за вещи, дорогой Антон, кому они еще недавно принадлежали…

– Скажите, – вопросительно покрутил тот сверток.

– Как-нибудь в другой раз, Антон, – ответил Бендер. И начал снимать комбинезон летчика.

Глядя на его переодевание, Рощин сказал:

– Ну, комбинезон, пожалуй, я возьму, много предстоит мастеровой работы, а шлем я вам дарю. На память о нашем полете, – с добрым чувством улыбнулся летчик неожиданному своему пассажиру, который оказал ему так много помощи в его необычайных приключениях.

– Спасибо. Взамен я вам дарю вот эту армейскую фуражку. Она, правда, без козырька, но пусть напоминает вам обо мне, дорогой Антон. А это я вам возвращаю, – протянул он летчику очки, которые и сейчас украшали его голову в шлеме.

– Возьму, они вам без надобности. Что ж, будем прощаться, дорогой Остап?

– Ну, нет! Упаковывайте, я провожать вас еще буду. Да и вечером встретимся в гостинице, Антон, – помахал рукой Бендер.

– Прекрасно, друг, – ответил тоже взмахом руки летчик и вернулся к своим помощникам.

Бендер одел толстовку Козлевича, завернул в обрывок газеты свой единственный сапог, с которым он по какой-то необъяснимой причине никак не мог расстаться, и вышел со двора местного Осивиахима на улицу.

Солнце висело над домами. Ветер морщинил лужи после ночного дождя. Во дворах по-весеннему орали петухи и волновались куры. Сквозь щели дощатого тротуара хлюпала грязь. По голой мостовой грохотали подводы с рогожевыми кулями. Воробьи слетались к навозу. На углу Софиевской и Общепитовской кричали торговки пирожками и семечками. Обхватив столб с обрывком объявления: «Лечу половые болезни…», вдрызг пьяный банщик Афанасий разгульно выкрикивал что-то нечленораздельное.

– Сигуранца проклятая, конечно, это не Рио-де-Жанейро, – с сердечным вздохом проговорил вслух обладатель ордена Золотого Руна, смахивая брызнувшие капли грязи на его бутылочные краги.

«А может, действительно, поехать с Рощиным в Москву и стать авиаконструктором – летчиком? – усмехнулся Остап. – Нет, это заботы, это работа, у меня нет никакой тяги к авиастроению. Вот Адама Козлевича туда, это да. Он был бы славным помощником Антону Яковлевичу. А я человек свободный, как горный орел. В моей голове, несмотря на крушение, по-прежнему сидит хрустальная мечта моей юности. Теперь я не сделаю уже такого глупого перехода через границу к румынским боярам, сигуранца проклятая», – не проговорил последние слова, а зло прошипел обворованный потомок янычаров.

– Уу-х, – проскрипел он зубами и пристукнул кулаком по ладони другой руки, чуть, было, не выронив свой газетный сверток.

Остап вышел на проспект Ленина и остановился как вкопанный. Перед ним, ударяя броским шрифтом по глазам, на тумбе висела красочная афиша:

– Глухой! – радостно засмеялся Остап, как человек нашедший вдруг свою потерянную ценность, – С моей «Шеей»! Ну плагиатор! – мстительно прокричал потомок янычаров.