- А «наши» – это оборотни. – голос Катьки даже не дрогнул, а на лице не проскользнуло и тени улыбки. – И ты, Стасик, один из нас. Прими мои искренние сожаления…

***

 - Елисей, спаси, помоги! Родной мой, единственный, желанный!

Зоя стояла в проёме двери, бледная, в разорванной на груди рубахе, чёрные волосы взлохмачены, глаза горят неестественным блеском, будто и нет их, глаз-то, а вместо них жёлтые огни, что витают над кладбищем ночью, в кромешной темноте.

- Задыхаюсь, умираю…

Елисей вскочил на кровати ночью – никого. Тишина, лишь сопение Любаши под боком – вот уж кого совесть не грызла, не изводила. Спит себе спокойно и бровью не ведёт. Да во сне улыбается. Избавилась от соперницы, получила, что хотела.

Он лишь сейчас это понял, и клял себя, на чём свет стоит, да поздно. Просветление в ту же ночь пришло, как протрезвел, хотя  и пьяным-то не был. Бросился он в лес, к могиле свежей своей возлюбленной, да деревенские бабы шум что куры подняли, мужики на перехват пошли. Изловили, силком в деревню утащили.

А он… третью ночь в кошмарах, и поделом. Сгубил он свою Зою, отдал под самосуд, дурак, а теперь сам страдал. И с тем ненависть к Любаше всё боле со дна души поднималась…

Вот и сейчас очередной кошмар приснился. А ему всё чудилось – наяву. Пот градом, тело аж трясёт – не удержать, во рту сухо и жар в руках и ногах. Плохо аж жуть.

- Любаша… - позвал он, но та не просыпалась. Не слышала его тихий голос.

Лёг на подушку, повернул голову – Зоя уж тут. Лежит, в глаза заглядывает, руки с окровавленными пальцами к лицу тянет. Провела по щеке, след оставила кровавый. А кровь-то ледяная, густая, стылая.

- Спаси, любимый… - шепчет. А у Елисея аж сердце не движется, не стучит, так страх скрутил.- Дышать нечем, помоги…

Вскочил Елисей – откуда только силы взялись, в чём был, побежал на двор, схватил лопату да и в лес рванул, любимую вызволять. Заплутал в темноте, да видит – Зоя впереди, зовёт его, рукой машет. И он послушно за ней пошёл, отыскал-таки могилу.

Примерился, воткнул лопату, а Зоя стоит рядом, смотрит, с жадностью ловит его движения, да всё приговаривает: «освободи, спаси, помоги»…

- Сейчас, любимая, сейчас… - бормочет себе под нос, а сам всё копает, потом исходит.

Немного осталось, вот уж и крышка гроба показалась.

А уж за ним погоня – видать, не одному ему плохо спалось. И Любаша в одной сорочке, и мужики деревенские на её крик поднятые.

- Елисей, слышишь? – орут мужики, приближаясь. – Проклятая она, оставь ведьму в земле гнить!

- Назад! – остановился, занеся лопату над головой. – Не подходи – убью!

Обезумел совсем. Любаша запричитала, слезами залилась, а Елисею всё нипочём – глаза горят, ошалел совсем! Вцепился  в доски, а они - не прибиты. Замер, взглянул на остальных – на них лица нет…

- Где ведьма?! – первой опомнилась Любаша. – Ведьма где?!

И тут такой шум поднялся! Елисей-то упал прямо в пустой гроб, не в можах на ногах боле держаться, всё что-то шептал да прощения у Зои своей просил. И тут глядя в лицо любимому, невидимая ни для кого кроме как для Елисея, Зоя зло рассмеялась и… исчезла.

А жутко так всем сделалось, что беда!

Паника поднялась. К тому ж моменту почти вся деревня сюда подтянулась, пересуды начались, мужики глаза таращат, бабы страху друг на друга нагоняют.

И в тот же миг чья-то незамеченная ладонь сжалась, собрав пальцы в бутон, губы зашептали заклинание, и повалился весь люд на землю, да не замертво, обращаясь в животных. Кто в свиней, кто в кошек, кто в собак… Зверей, одним словом. В разрытой могиле корчился огромный серый волк, коим стал Елисей. А жена его, Любаша, лисой обернулась, да скулила сейчас тонюсенько, толи моля о пощаде, то ли проклиная.