На дворе был декабрь 2007-го, мост на ту сторону еще не построили. Если объезжать залив по дорогам, потратишь пару лишних часов. Куда веселее махнуть напрямую, по замерзшему морю, главное – не угодить в трещину или полынью. Каждый год несколько машин и пешеходов, решивших срезать по льду, проваливались в холодную пучину…

Но Вовка, сидевший за рулем, был человек бывалый, и не боялся. А Огневскому было все равно.

– Красиво… – проговорил Андрей, очнувшись от полудремы, когда половина пути по ледовому полю была позади.

Рассвет у них за спиной разгорался, лед стал розоватым от его холодных лучей. Андрей обернулся: Владивосток таял в рассветной дымке. В серых прямоугольниках домов, разбросанных по невысоким хребтам, гасли последние утренние огоньки.

– Гонять по льду – мое любимое зимнее развлечение! – рассмеялся Вовка. – Жаль, что ты уезжаешь. Мы бы еще на острова прокатились… Надолго покидаешь нас?

– Не знаю… – отмахнулся Огневский. – На границе китайцы ставят визу вроде на месяц. А там видно будет. Поеду дальше, в Индию или еще куда… Боюсь, что назад в нашу ледяную отчизну дороги мне не будет. Прокуратура позаботилась.

Рассвет вошел в полную силу, лед под колесами стал багровым, в небе горели ало-оранжевые облака.

«Прямо прощальный салют…» – усмехнулся про себя Огневский.

Последний привет от Родины неприкаянному сыну – то ли герою, то ли преступнику, а на самом деле просто раненому, потерянному, очень усталому человеку двадцати четырех лет.

После ранения в голову Огневский долго болел. А когда более-менее оправился, наконец выписался из госпиталя и комиссовался, решил уехать из Москвы туда, где вырос, на Дальний Восток. Но домой на Сахалин возвращаться не хотелось – там лишь отец с мачехой, которых Андрей избегает, да могила матери. В нынешнем тоскливо-потерянном состоянии на родной остров лучше не соваться, станет только хуже.

И Огневский взял билет до Владивостока, о котором у него сохранилась пара добрых воспоминаний из юности. Позвонил Вовке Брагину, старому другу, тоже сахалинцу, но недавно перебравшемуся в столицу Дальнего Востока.

Когда им с Огневским было по шестнадцать лет, они, бунтуя против цивилизации в целом и родителей в частности, неделями вместе ходили в походы по диким углам родного острова. Пару раз едва остались живы после ночевок посреди тайфуна и встреч с медведями, что только укрепило дружбу.

С тех пор Вовка перебрался в крупный город, где работал в каком-то институте, занимался непонятными и никому особо не нужными исследованиями. Но все свободное время по старой привычке скитался по дикой природе.

Он очень обрадовался звонку давнего приятеля:

– Приезжай конечно! Вспомним молодость.

В итоге на четыре месяца, с сентября по конец декабря, Огневский стал спутником Вовки в его скитаниях по Приморью. Потерял счет горам и пещерам, которые они покорили вместе, разбитым дорогам, которые прошли и проехали, скалам, с которых поначалу, когда было еще относительно тепло, прыгали в студеное море.

И первое время бродяжничанье вдоль океана помогало погасить боль и тоску. Но увы, срок действия у этой анестезии оказался недолгий.

Постепенно Андрей начал скучать, а больные воспоминания вернулись, едва ли не с большей силой. Впрочем, деваться было все равно некуда. Старая жизнь погибла, а устраивать новую нет ни сил, ни желания. Он продолжал путешествовать по краю, иногда и без Вовки, которому, в отличие от Андрея, временами нужно было ходить на работу.

Но вот однажды в декабре Огневский, завершив очередной одинокий маршрут, выбрался из заснеженного распадка к таежному поселку. Впервые за три дня он оказался в зоне действия мобильной связи, и на телефон пришло оповещение о том, что звонил отец. Настойчиво, уже четыре раза.