: “Если бы безмерная сила какого-либо государства угрожала всему миру, разумным стал бы поступок государя, который стремился бы удержать течение этой реки”. Иными словами, ради поддержания “мудрого равновесия сила одних монархий сдерживается силой других… Разумение требует того, чтобы малое зло предпочитать большому и, вместо неизвестного, избирать известное, поэтому было бы гораздо лучше, чтобы государь, коли это в его воле, вступал в жестокую войну для снискания лавровой ветви, нежели дожидался опаснейших времен, когда объявление войны может лишь на несколько минут отсрочить его рабство и падение”[190]. Позднее Фридрих называл соседнюю Польшу “артишоком, предназначенным для того, чтобы его съели лист за листом”. Так и про изошло: Польшу поделили между собой Австрия, Пруссия и Россия[191]. Таким образом, захват Фридрихом Силезии не был импровизацией. Пруссия, воплощавшая власть, основанную на безжалостном рационализме, явилась зеркальным отражением слабеющей Османской империи.

Фридрих Вильгельм I выжимал деньги из подданных и оставил своему наследнику 8 миллионов талеров. Сын воспользовался этим богатством не только для расширения территории королевства, но и для обустройства его столицы. Одним из первых величественных зданий, украсивших центр Берлина, стала Опера. Рядом возвели величественный собор Св. Ядвиги.

С точки зрения нелюбопытного туриста эти два здания мало чем отличаются от оперных театров и соборов в других европейских столицах. Но отличия есть. Для Северной Европы необычным было то, что Берлинская государственная опера не была связана с королевским двором и работала для удовольствия не монарха, а публики. Собор не обычен, поскольку это католическая церковь в лютеранском городе, построенная королем-агностиком, и не на окраине, а на самой большой площади города. Портик собора повторяет Пантеон – храм всех богов[192]. Этот собор – памятник религиозной терпимости Фридриха Великого.

Либерализм указов, изданных им после коронации, поражает и сегодня: они провозглашают не только религиозную терпимость, но и неограниченную свободу печати и открытость страны для иммиграции. В 1700 году фактически почти каждый пятый житель Берлина был французом-гугенотом и жил во французской “колонии”. Были также зальцбургские протестанты, вальденсы, менониты, шотландские пресвитериане, евреи, католики и открытые скептики. Фридрих провозгласил: “Здесь каждый может искать спасения таким образом, который представляется ему наилучшим” (даже мусульмане)[193]. Правда, и в Османской империи к иудеям и христианам относились “терпимо”, но их статус был ближе к статусу евреев в средневековой Европе (ограничение передвижения и занятий, повышенные налоги)[194].

Благодаря соединению свободы и терпимости к иностранцам в Пруссии начался культурный бум, отмеченный основанием читательских и дискуссионных обществ, книжных лавок, журналов, научных обществ. Хотя сам Фридрих утверждал, что предпочитает писать на французском, и презирал немецкий язык, стали множиться публикации на немецком языке. В правление Фридриха Иммануил Кант, исследовавший в “Критике чистого разума” (1781) природу и границы разума, стал, вероятно, самым великим философом xviii века. Кант, всю жизнь проведший в университете Альбертина в Кенигсберге, вел жизнь еще более строгую, чем его король. Философ выходил на ежедневную прогулку в одно и то же время, так что горожане сверяли по нему часы. Для Фридриха не имело ни малейшего значения, что великий мыслитель был внуком шотландца-седельника. Значение имел его ум, а не обстоятельства рождения. Не сильнее Фридриха беспокоило и то, что Моисей Мендельсон – интеллектуал, почти равный Канту – был евреем. Христианство, сардонически заметил король, “полное чудес, противоречий и нелепостей, порождено лихорадочным воображением жителей Востока… Христианство придумали фанатики, используют интриганы, а верят в него дураки”