) и скорняки – в 1327 году, торговцы тканями (drapers) – в 1364 году, торговцы дорогими тканями – в 1384 году, бакалейщики – в 1428 году. Эти “мастерства” (misteries) обладали не только значительным влиянием на определенные сектора экономики, но и политической властью. Эдуард III признал это, когда объявил, что стал “братом” гильдии портных и изготовителей поддоспешной одежды (linen armourers), позднее названной гильдией портных и суконщиков. К 1607 году ее почетными членами значились: 7 королей и королева, 17 принцев и герцогов, 9 графинь, герцогинь и баронесс, более 200 графов, лордов и других дворян, а также архиепископ. Сейчас 12 “больших корпораций” (торговцы дорогими тканями, бакалейщики, торговцы тканями, рыботорговцы, ювелиры, скорняки, портные и суконщики, галантерейщики, торговцы солью, торговцы железными изделиями, виноторговцы) участвуют по большей части в церемониях, однако некогда у лондонских ремесленников и купцов была настоящая власть. В лучшие времена они могли и драться, и пировать друг с другом[102].

Между прочим, многоуровневая конкуренция – между государствами и в пределах государства (и даже города) – помогает объяснить быстрое распространение и совершенствование механических часов в Европе. Уже в 30-х годах xiv века Ричард Уоллингфордский установил на южном фасаде трансепта Сент-Олбанского аббатства удивительно сложные астрономические часы. Они демонстрировали движение Солнца и Луны, звезд и планет, приливы и отливы. Механические куранты были не только точнее китайских водяных часов. Они не должны были оставаться достоянием придворных астрономов. И если на соборе в некоем городе появлялся прекрасный циферблат, соседи чувствовали себя обязанными последовать этому примеру. Из Франции после 1685 года изгоняли часовщиков-протестантов, а Швейцария с удовольствием их принимала. И, как и в случае военной техники, конкуренция вела к прогрессу: часовщики допускали мелкие усовершенствования, которые, накапливаясь, положительно сказывались на точности и элегантности продукции. В конце xvi века, когда иезуит Маттео Риччи привез в Китай европейские часы, они настолько превосходили восточные приборы, что их встретили настороженно[103]. В 1602 году Риччи по приказу императора Ваньли нарисовал на рисовой бумаге прекрасную карту мира, причем поместил Китай в центре. Но, скорее всего, он понимал, что в техническом отношении Китай уже дрейфует к периферии.

Распространение башенных часов (позже и часов помельче) благодаря растущей точности их хода шло рука об руку с подъемом Европы и распространением западной цивилизации. С каждым собранным хронометром уходило еще одно мгновение эпохи восточного величия.

Восточная Азия по сравнению с “лоскутной” Европой являлась (по крайней мере в политическом отношении) однотонной. Главными врагами Срединного государства на севере были монголы, совершавшие опустошительные набеги, а на востоке японцы, промышлявшие пиратством. Со времен Цинь Шихуанди, “первого императора” (221–210 годы до н. э.), наиболее опасной для Китая представлялась угроза с севера. Соображения безопасности потребовали огромных вложений в оборону. Ничего подобного Великой стене Европа со времен императора Адриана[104] до Эриха Хоннекера не видела. Не менее грандиозной была ирригационная сеть Китая. Синолог Карл Виттфогель, одно время придерживавшийся марксистских взглядов, видел в ней важнейший продукт “гидротехнического” восточного деспотизма.

Запретный город в Пекине – еще один памятник монолитности китайской власти. Чтобы получить представление об ее мощи и своеобразном этосе, нужно через Врата высшей гармонии (