– От одних этих светил с ума сойти можно, – кивнул Захария. – Главное, привыкнуть к их приторному свету никак не могу, да и глаза постоянно слезятся. Я был бы рад даже полной темноте, но нет, светила сменяют друг друга как на посту. Грэм, ты куда?

Парень медленно поднимался по ступеням к монументальному ложу.

– Прилягу ненадолго, опять сон наваливается.

– Эта древность сейчас рассыплется под тобой.

Грэм не ответил. Движения его замедлились, будто сон уже наступил, лицо стало пустым и отрешенным. Он присел на край, огромная кровать отчаянно заскрипела, но выстояла. Грэм лег, вытягиваясь, и мгновенно отключился.

– Давно это с ним происходит? – Кара подлетела к окаменевшему лицу юноши.

– Да, но сначала он проваливался редко, в последнее время происходит чаще.

– А что это?

– Неизвестно. Выйдем отсюда на воздух.

Шагнув в пролом, Захария очутился у торца дома, следом вылетела Кара. Здесь ничего не росло, а почва шла крупными волнами, будто некогда тут протекал водоем с сильнейшим течением.

– Гляди, что там такое? – Захария прикрыл ладонью глаза от настырных зеленоватых лучей.

– Сейчас посмотрим.

Кара взлетела повыше, освещая путь. В десятке шагов из земляных волн торчала завитая верхушка гигантской ракушки. По темно-серым шершавым бокам змеились зеленоватые полосы, кое-где еще сохранились остатки перламутра.

– Ничего себе, – Захария обернулся посмотреть на дом, – значит, это и впрямь раковина. Ты представляешь, какой здесь должен быть водоем, чтобы в нем жили такие ракушки? А какие моллюски таскали эти домики? Фантазии не хватает, честное слово.

Захария осторожно присел на гладкий бок раковины, он был таким теплым, будто его согревали лучи безучастного Медиума.

– Захария, – Кара парила рядом, рассматривая округу, – ты говорил, что вырос вместе с Грэмом.

– Да.

– Почему же вы ведете себя так, будто вчера познакомились? Вы будто совсем чужие друг другу.

– Видишь ли, Грэм непростой человек, у него и судьба непростая и предназначение. По-настоящему он открыт только со своими наставниками Титрусом и Апрелем, а я просто рядом. Как статуя в углу. Нужен – достали, не нужен – поставили обратно, – Захария усмехнулся. – Единственное, когда я ощущаю, что мы вместе, это парные бои, совместные тренировки с лучшими воинами Шенегрева. Нашу пару еще никому не удавалось одолеть, мы будто мысли друг друга читаем – ни одной ошибки. Когда бой заканчивается, мы снова расходимся, он по своим делам, а я в свой угол.

– Странно… за столько лет вы не смогли подружиться?

– Я смог, – снова усмехнулся Захария, – а он нет.

– То, что он представил мне тебя своим слугой, тебя не задело? Ты ему прислуживаешь?

– Нет, не прислуживаю, а как представляет – это его дело, не мог же он представить меня своим другом, я не являюсь таковым.

– А твои родители? Где они?

– Компаньона Грэму выбирали из сирот, компаньон не должен распыляться ни на какие другие чувства, кроме преданности будущему правителю.

Повисла неловкая пауза. Кара жалела, что затеяла этот разговор, а по виду Захарии можно было подумать, что ему безразлично. И совсем не больно.

Густо-малиновый рассвет тёк сквозь облачные прорехи. С самого утра поднялся ветер. Апрель не любил ветер, казалось, его порывы нарушают размеренное течение мыслей, вносят хаос в построение идей. Сенатор так и не ложился, не представляя, как можно спать с ощущением близости развязки. Апрель предчувствовал успех своего дела. Но сначала – пластины, тончайшие пластины одинакового размера. Пятьдесят две штуки.

Кто-то опять забыл взять черную материю и плотно обернуть ею лицо, снова Грэм увидал нечто дрожащее, красное, больное, готовое лопнуть или взорваться. Сквозь эту, нагоняющую тошноту субстанцию, вновь проступило лицо с диковинным разрезом глаз. Его зрачки, как и прежде, заслоняла розоватая дымка, но она почти рассеялась, и Грэм подумал, что сейчас, вот сейчас он увидит, что там, в этих глазах. Ему этого хотелось до острой, саднящей боли где-то под сердцем, одновременно с этим в душе противно выл страх.