– Ах, ты, гад!

И тут на плечо поручика легла чья-то ладонь. Он обернулся. Увидел стоящего перед ним командира сводного конного корпуса генерал-лейтенанта Барбовича.

– Иван Гаврилович? – лишь на мгновение отвлекся поручик. – Я его счас! Не сумлевайтесь!

– Не нужно, – сказал Барбович. – Верни карабин.

– Ну, как же… изменник Родины, гад!

– Мать – тоже Родина, – глухо сказал Барбович и, протиснувшись сквозь толпу своих конников, ушел в трюм.

Вспомнив этот случай с Барбовичем, Врангель коротко взглянул на Кедрова, затем на Кутепова.

– Они не предали Родину. Ее у нас уже нет, – тихо и с тоской сказал он.

– Пока – нет, – согласился Кутепов и, немного помолчав, с легким раздражением, глядя на Врангеля, спросил: – Вы, верно, устали, Петр Николаевич?

– Не люблю пустословия. Раньше надо было о Родине вспоминать. Там, под Каховкой. И в Крыму тоже!

– Вы словно в чем-то нас обвиняете! – проворчал Кутепов. – Не только я виноват в том, что мы потеряли Россию. Все мы. И я тоже. Поэтому я не в Париже и не в Лондоне, хотя мог бы туда уехать. Поэтому я вместе с армией. Это я и хотел сказать. А тех, на «Язоне», извините, я считаю предателями. Изменниками. И слово «Родина» – для меня не пустой звук.

«Началось. Бунт на корабле», – подумал Врангель, уловив эту напористость в тоне генерала. Никогда прежде он не позволял себе такого тона в общении с ним. И то сказать, кто он теперь? Какую страну представляет и он сам, и его армия? Не самое трудное было увести армию из России. Трудности начинаются только сейчас: сохранить ее, не растерять веру в то, что изгнание – это временно, что они еще вернутся на родную землю победителями. Без этой веры армия скоро превратится в бесправный эмигрантский сброд, а его командующего будут считать авантюристом, которому приличные люди не станут подавать руку. Жалкий удел!

Врангель решил сделать вид, что не обратил внимания на тон Кутепова. В конце концов, он прав. Слово – тоже оружие. Особенно такое слово. Не зря мудрый Барбович поставил эти два слова рядом. Слово «Родина» в его высоком смысле имеет такой же вес, как и слово «мать». А тон? Вероятно, Кутепов провел бессонную ночь. Ему пришлось несколько раз объезжать на катере эскадру, разбираться в происшествиях, улаживать мелкие недоразумения и конфликты. Вряд ли это способствует хорошему настроению.

И Врангель подумал, что именно сейчас, еще в пути, когда у каждого покинувшего Родину гложет сердце горечь поражения, самое время вселить в них надежду и сообщить им о своем решении. Оно вскоре разлетится по всем большим и малым судам эскадры и на какое-то время придаст солдатам и офицерам его армии оптимизм и определит им ближайшую цель.

Но, с другой стороны, кто поверит ему сейчас, во время позорного бегства, что победное возвращение в Россию возможно? Он и сам еще твердо не знает, как вся эта его затея может состояться. Слишком много вопросов, на которые пока у него нет ответов. И все же он подумал, что сам, в одиночку, такую тяжелую ношу не осилит. После долгого молчания он коротко взглянул на Кедрова, перевел взгляд на Кутепова.

– Согласен, Родина для каждого из нас – весомое слово! – сказал он и почувствовал, что слишком уж патетически он начал, и несколько тише, но твердо продолжил: – Надеюсь, весной с Божьей помощью мы вернемся.

Какое-то время стояла тишина, каждый из генералов осмысливал сказанное Главнокомандующим. Затем Кутепов поднял глаза на Врангеля и с печалью в голосе произнес:

– Похоже, что возврата у нас нет, Петр Николаевич. Сколько слагаемых должно совпасть, чтобы Господь помог нам и даровал успех! Переправляться обратно неначем: флот продан. Оружие, допустим, есть, но боеприпасов – кот наплакал, на один хороший бой. Надеяться на то, что дядя француз поможет? Не знаю. И большевики. Им эта передышка тоже на пользу. Сил-то у них поболее наших. Не осилим, – загибая пальцы, жестко перечислял Кутепов. И после короткой паузы проникновенно добавил: – А под турка идти ох как неохота!