– Эй, там, не берегу! Что там у вас? – спросили с транспорта.

– Сейчас доложим! – донеслось с берега. После чего несколько человек вступили со старушкой в переговоры, стали выяснять, кто такой Мишель и что ей от него надо. Разобрались. После этого самый голосистый выкрикнул с берега:

– Мадам Могилевская ищет своего сына, подпоручика Михаила Могилевского! Слышите? Подпоручика Могилевского! Ей сказали, что он служил в корпусе генерала Барбовича и вроде находится там, у вас!

– Поняли! – ответили с транспорта. – Просим мадам набраться терпения. На палубе его нет.

Може, в трюме? Понадобится время, чтоб его оттуда выковырнуть!

– Нам спешить некуда! – отозвались с транспорта.

И надолго все затихло. Берег ждал. Но с транспорта не поступало никаких известий.

На берегу тем временем кто-то добыл старый погнутый, побывавший в различных передрягах, судовой рупор. Его пронесли над головами всех толпящихся на причале и передали в руки старушке.

– Пардон, но зачем мне граммофон? – высокомерно спросила мадам Могилевская.

– Это рупор, мадам. С его помощью вы сможете поговорить со своим сыном, – объяснили ей.

Старушка вцепилась в рупор, поднесла его к губам, и над морской гладью разнесся ее старческий, но напористый, властный голос:

– Мишель! Сыночек! Я уже целый месяц тебя ищу! Я искала тебя в Александрове, в Аскании-Новой, на Перекопе, в Севастополе и в Феодосии…

– Мадам, ваш сын пока вас не слышит! – сказали ей с транспорта.

– Почему?

– Его ищут, но пока не нашли.

– Но он там?

– Говорят, есть такой! Но он где-то в трюме! – успокоили ее. – Но пока не смогли его извлечь! Теснота, мать ее! Но вы ждите! Мы стараемся!

– Бедный мальчик! – вздохнула мадам Могилевская в рупор: из рук она его не выпускала.

Наконец, на палубе транспорта произошло какое-то шевеление и до берега донеслось:

– Эй, на берегу! Говорите! Подпоручик Могилевский желает услышать голос мадам! Он не верит! Его мать тяжело больна и не может быть здесь! Подпоручик говорит, что еще совсем недавно она находилась дома, в Костроме!

Старушке объяснили. Она не без обиды подняла рупор:

– Мышка моя! Сыночек! Это я, твоя мама! Мне Вильгельм Францевич… Ты помнишь Вильгельма Францевича? Он сказал мне, что ты у генерала Барбовича! Я случайно с ним встретилась! Нет, не с Барбовичем, а с Вильгельмом Францевичем! Ты хорошо меня слышишь, Мышонок?

– Да, мама! Я напишу тебе письмо!

– Какое еще письмо?! – возмутилась мадам Могилевская, ее голос приобрел железную твердость и властность.

– Но я уезжаю, мама! Кажется, в Турцию! – донеслось с транспорта.

– Ты с ума сошел, Мишель! Какая еще Турция? А как же папа, а как же я? Ты не выдумывай глупостей! Папа сказал, чтобы ты немедленно возвращался домой!

– Но я не могу! – донесся унылый голос подпоручика.

– Папа тебя не поймет! Я тоже!

Наступила тишина. Молчал берег. Молчали на транспорте.

– Не заставляй меня сердиться, Мишель! – донеслось до подпоручика. – Сейчас же возвращайся! Я жду!

Подпоручик долго стоял в каком-то оцепенении. Затем вдруг резко развернулся в одну, потом в другую сторону, освобождая для себя в толпе некоторое пространство. И снова застыл и неотрывно глядел туда, на берег. Затем пружинисто перебросил ноги через металлический леер, ограждавший палубу, и «ласточкой» полетел в воду.

Ничего такого не ожидавшие от смирно переругивавшегося подпоручика с матушкой, офицеры и солдаты разом загомонили, задвигались. Темнолицый усатый крепыш-поручик выхватил у рядом стоявшего солдата карабин, передернул затвор, стал прицеливаться в плывущего в ледяной воде подпоручика.