На первых этажах этих домов есть так называемый обменный фонд. В те квартиры селят людей, когда в их домах ремонты капитальные идут. А так как ремонтируют бывает года по два, живут люди там долго. И люди разные попадаются.

Один раз катался Никола на велосипеде рядом с таким обменным фондом, да слышит крик:

– Таня! Дави гада! – мужской голос.

Поди с клопами или тараканами воюют.

– Чего орешь, скотина жирная! – это уже женский голос. Визгливый, аж в ушах звенит. – Бей этого кровососа!

– Ты хоть сама что-нибудь делай!

– Заткнись! – еще громче крик. – Заткнись, гад! Глазки свои поросячьи на меня выкатил и смотрит!

Никола даже остановился от удивления.

Затем шум, удар сковородой, из подъезда выбежала растрепанная баба в халате и тапочках.

– Миша?! Убил его!

Баба страшная, как атомный взрыв.

– Да, входи, – опять мужской голос откуда-то из подъезда.

– Мышь лови давай! Я не войду в квартиру, пока эта тварь там бегает по моим кастрюлям!

– А ты убирай за собой, хоть иногда! Припрешься домой и на диван, телик смотреть! А я все мой за тобой!

– Что! А ну заткнись, боров жирный!

В этот момент их подъезда, с трудом протолкнув широкое пузо в узкий дверной проем, выходит Миша.

– Хватит на всю улицу орать! Иди домой!

Хорошо Николе все-таки. Отдельный коттедж. И соседи спокойные. Сидишь в шезлонге, кругом зелени, ягоды, грядки с овощами. И никто тебя не видит и не трогает. Красота!

В каждом коттедже живут разные люди. И у всех разные огороды, как рассказывает бабушка. В начале улицы у коттеджей ничего не растет. Только деревья. В одном дворе беседка стоит. В субботу там всегда шашлыки жарят, что дух плывет по всей улице. В одном коттедже мотоцикл стоит, старый, с коляской. Его один парень все время чинит, бензин доливает, но мотоцикл с места так и не сдвигается.

А у некоторых такой бардак, что смотреть страшно. Где доски навалены, где еще какая-нибудь дребедень. Одни соседи догадались себе прямо под окнами сделать загон для бешеной собаки. Возвели второй забор, поставили будку. Все проволокой оцепили. Собака возьми, да перепрыгни через забор и давай бежать. До сих пор поймать не могут.

У других сплошные гулянки во дворе. Приедут вечером со всего города, врубят музыку на полную мощность:

Забирай меня скорей,

Увози за сто морей,

И целуй меня везде

Я ведь взрослая уже.

Бабушка сидит на веранде, слышит песни, головой качает.

– Какая срамота, – говорит она. – Один разврат в песнях. Ужас какой!

– Разнузданность, – поддакивает рядом стоящий дед, дрыгая ногой.

У большинства огороды нормальные. И цветы растут, и картошка с морковкой. Теплицы стоят, яблони цветут, клубника со смородиной спеют. А иногда такая густая растительность, что вообще ничего не видно.

Вот как у Лариски…

В коттеджах люди то нормальные живут, скрывать им нечего. Ведут себя как все, улыбаются, открытые всем. А Лариска, наоборот, скрытная. Дом у нее самый выразительный. Забор стоит ровно, когда у всех он покосился в разные стороны. Да еще ярко зеленого цвета. Что в огороде – не видно. Кругом у дома сплошные заросли. Тьма там из-за этого, что солнце не видно. И цветы не растут. Ягод никаких нет.

Живёт Лариска одна, а лет ей больше семидесяти. Раньше с ней две собаки жили. Маленькая, беленькая, да черненькая, большая. Обе дворняги были найдены в подворотне самой Ларисой. Обе собаки тупые, как поливальные лейки, бесконечно брешущие и такие же странные, как и сама хозяйка.

Вот только были…

Одна ушла из дома и не вернулась. Больше ее никто не видел. Бабушка говорит, что видимо собака подыхать пошла. Баба Валя, соседка Ларисы, услышала это и потом возмущалась: