– Смутно. Все это, Лиза, было в другой жизни. Я был другой, ты была другая. Мы были наивные, доверчивые, как дети.

– Между прочим, я тогда прождала тебя у милиции до часу. Дрожала от страха, а уйти не могла. Вот! Ты вышел, я испугалась: у тебя лицо было в крови. Рассекли тебе бровь. – Лиза посмотрела на Глебова и увидела, что у него одна бровь поперечным шрамом разделена надвое. – Надо же, – обрадовалась она, – у тебя сохранилась эта рассечина! – Она протянула руку, чтобы потрогать шрам кончиком пальца. – Точно, на левой брови. – Тоненький Лизин палец, украшенный аккуратным лиловым ногтем, с большим любопытством упорно тянулся через стол к Глебову.

Глебов отпрянул, потрогал рассечину и сказал:

– А ты фантазерка… Этот шрам у меня с детства: ударился о камень во время купания.

– Да?… – Лизин палец повисел в пространстве и ни с чем отправился восвояси, но сама Лиза не сдавалась. – Странно, а я точно помню… Ты когда вышел из милиции, я посмотрела на тебя, еще подумала: какой симпатичный парень, и запомнила: слева были следы крови. И потом! Мы же пришли ко мне домой, и баба Аня смазала тебе йодом ранку. А-а, попался?

Лиза заметила, что Глебов смутился, и переменила тему разговора, жалея его. Она всегда всех жалела, если кто-нибудь попадал в неловкое положение.

– А как мы ехали из Вычегды на пароходике в город, тоже не помнишь?

– Угадала, – сказал Глебов. – Не помню.

В ответ на реплику Глебова Лиза рассмеялась, ей начинала нравиться их перепалка.

– Мы всю дорогу смеялись. А что там было смешного? Пароходик был маленький, а название у него какое-то быстрое… Вот забыла, черт побери!.. То ли «Стрела», то ли «Ракета», а тащился как черепаха.

– «Стремительный»! – вдруг вырвалось у Глебова.

– Да, точно, «Стремительный»! – радостно подхватила Лиза. – Я была в белом платье. Села на канат, испачкалась и разревелась. А ты стал меня утешать, строил смешные рожи. Помнишь?

– Признаться, не помню. И хватит, Лиза, ладно? – Глебов посмотрел на нее холодно и отчужденно.

– Ладно, Боря, хватит, – согласилась Лиза; ей почему-то стало грустно. – Ты меня прости… Прости. Вспоминаю. А ты человек занятой. Ладно, поехали дальше.

– Ну и какой же он, твой сын? – неожиданно, по-деловому спросил Глебов, уперся локтями в письменный стол и посмотрел на Лизу.

– Костик? – Лиза засияла. – Ты знаешь, он умный. И очень современный. Одевается тоже современно, там брюки-бананы, куртка, из-под нее торчит рубаха. В общем, модно… Некоторым не нравится, а я воспринимаю положительно. Все просчитывает в одну минуту. Теперь дети совсем другие. Правду тебе говорю. Разве мы в их возрасте так просекали? Я, например, в сравнении с ним просто дура. «Физик» говорит: он должен идти в технический, у него, говорит: голова – компьютер. А он – ни в какую. Заканчивает девятый и одновременно музыкальное училище. Раньше не собирался никуда поступать. Поступишь – а потом в армию. Он армии боится. А теперь праздник: в армию не надо, можно сначала отучиться. Он собирается в консерваторию. У него в школе своя рок-группа. Сам сочиняет песни. Пользуется большим успехом. Ты про него, конечно, слышал. Его весь город знает. Ну, догадайся, кто он? – Лиза победно посмотрела на Глебова. – Он… Са-му-рай!

– Самурай? – искренне удивился Глебов.

– Господи! – не на шутку возмутилась Лиза. – Это же прозвище! Ну, ты отстаешь, это точно. Сидишь в своем суде, как в дремучем лесу. Забрались, закопались и сидите в берлоге. А что происходит в жизни, понятия не имеете… Есть, например, немецкая группа, называется «Чингисхан», а Костя – Самурай. И это не просто прозвище – из него складывается характер певца, вот что важно. Понял?