– Ничуть я не ослабела, – суховато сказала Эйлин. – Вы… вы слишком много на себя берете.

Джордж окинул пейзаж победительным взглядом:

– Вы уже поняли, что Фредди, с его глупостями…

– Это не глупости! И он вам не Фредди!

– Он просил, чтобы я его так называл.

Эйлин топнула ножкой.

– Все равно! Он вам не Фредди!

– Хорошо, хорошо, – мягко вымолвил Джордж. – Как хотите, не буду вас обижать.

Он не замечал, что обижает ее своим снисходительным тоном, и это показывает нам, из какого упорного материала сделаны сверхчеловеки.

Бакстер задумчиво ехал в Маркет-Бландинг за табаком. Думал он по разным причинам. Только что он видел, как этот Эмерсон беседует с мисс Питерc, и был недоволен, Эмерсон внушал подозрения. Ему казалось, что тот, словно змий в траве, угрожает налаженному порядку, в который входит и брак Фредерика Трипвуда. Нет, он не думал, что змий действует преднамеренно; если бы он услышал недавнюю беседу, его бы разбил удар. Обвинял он хозяйского сына – нельзя же так пренебрегать невестой. Побудь с ней, прояви пыл, и гость займет свое место в глубине сцены. А то обручился – и все, будто этого достаточно. Словом, катя на велосипеде в Маркет-Бландинг, незаменимый секретарь думал о Фредди, Эйлин и Джордже. Кроме того, он думал о мистере Питерсе и об Эше Марсоне. Думал он и вообще, поскольку последнее время плохо спал.

Молодой человек, выполняющий свой долг, чего бы это ни стоило, внушает нам жалость, но являет такое душеполезное зрелище, что я расскажу, как провел он девять ночей, прошедших с той поры, когда он под утро встретился с Эшем.

Над холлом, на галерее, неподалеку от лестницы стояло большое кресло. В нем каждую ночь, с часу до утра, сидел Бакстер – и ждал, ждал, ждал. Ему было нелегко, природа не создала его ночной птицей. Он знал, что недостаток сна вреден для здоровья – ты бледнеешь, слабеешь; то ли дело цветущий вид хорошо выспавшегося человека! Один из Георгов (не помню какой) заметил, что столько-то часов в постели (а сколько? Нет, забыл) что-то такое с тобой делают (не припомню, что именно). Бакстер с ним соглашался. Ему претили ночные бдения, но он выполнял свой долг.

Беспокоило его то, что чем дольше Эш не идет в заботливо расставленную ловушку, тем труднее бороться со сном. Первые две-три ночи прошли безупречно; опершись подбородком о перила, навострив слух, он зорко глядел во тьму. Но удержаться на этом уровне не удалось. Он все чаще клевал носом, а вчера очнулся, когда уже рассвело, и так испугался, что побежал к экспонатам. Скарабей был на месте, но облегчение заметно уменьшала мысль о том, что могло случиться. Словом, когда он катил в Маркет-Бландинг, ему было о чем подумать.

Купив табак и понаблюдав с полчаса местные нравы (день был базарный, обычная скука сменилась на время такими зрелищами, как сбежавшие свиньи или бычок, подобравшийся к фермеру сзади, когда тот завязывал шнурок), он зашел в «Герб Эмсвортов» – самый достойный из одиннадцати здешних кабачков. Если в английском местечке кабачков не больше, чем посетителей, торговля идет споро. Только в том случае, когда соотношение их – два к одному, наступает заминка и кабатчик бранит правительство.

В «Гербе» было тихо, чинно, хотя в нем сидели честные британские йомены, которые уже добились того, к чему стремился Бакстер. Сам он направился на второй этаж, где лысый лакей, кузен черепахи, кормил тех, кто этого хочет. От недосыпа Бакстер не мог и подумать о шумной трапезе в замке и решил перекусить здесь, а потом вздремнуть в кресле.