Он остановился рядом с машиной своей матери. Дождь утих. Саймон постоял минуту, глядя на свет, струящийся из окон загородного дома. Откуда-то изнутри он услышал, как дети визжат от смеха.

Что, в этом была вся проблема? Он возвращался к этому вопросу уже тысячный раз со смерти Фреи. Это могла бы быть она – в таком же доме, как этот, ждать его; это могли бы быть его дети…

Он поморщился от боли. А между тем он даже не всегда мог вспомнить, как она выглядела. Они поужинали вместе. Потом они выпили у него в квартире. Это было…

Что, конкретно? Конкретно – ничего.

Легко сожалеть ни о чем.

Он прошелся по гравию и открыл дверь на крыльце. Из-за нее пахнуло жареной курицей.

– Привет.

Его сестра Кэт, с округлившимся от беременности лицом и огромным животом, вышла из кухни, чтобы встретить его. Внезапно Саймон подумал, что именно из-за этого ничего не было. Фрея не была Кэт. Никто не был Кэт. Никто никогда не сможет быть Кэт.

– Дядя Саймон, дядя Саймон, у меня есть хомяк, его зовут Рон Уизли, пойдем посмотрим!

Он решил остаться на ночь. Так что сейчас он переоделся в спортивный костюм своего зятя. Он сидел за кухонным столом рядом со своей матерью, перед ними стояли остатки яблочно-черничного пирога и вторая бутылка вина. Крис, прислонившись к столешнице, наблюдал, как процеживается кофе.

– Я хотела, чтобы вы все собрались здесь, – сказала Мэриэл Серрэйлер. Она сидела очень прямо, совершенно неподвижно. «Немножко напряжена» – так выразилась Кэт. Но напряжение было в его матери всегда, сколько Саймон ее помнил, – улыбчивое, фарфоровое, причесанное напряжение.

– А что насчет папы?

– Я уже сказала тебе, он у масонов.

– Он должен быть здесь, у него есть право высказать… Все, что он хочет.

Крис Дирбон подал кофе на стол.

– Давайте поговорим об этом сейчас, – он быстрым жестом положил руку Кэт на плечо. – Все равно я более или менее знаю, что думает Ричард. Я говорил с ним в больнице.

Кэт повернулась и взглянула на него.

– Что? Ты мне об этом не говорил.

– Я знаю.

Один его голос успокоил и смягчил Кэт – Саймон это видел. Его сестре повезло. Это был счастливый брак.

– Значит, он говорил с тобой, хотя не говорил со мной, – сказала Мэриэл Серрэйлер тихо.

– Ну, конечно. Это проще, разве нет? Вы это знаете. Я заинтересованное лицо, но я не сын Ричарда и я врач. Не беспокойтесь об этом.

Мэриэл остановила на нем взгляд.

– Я не беспокоюсь, – сказала она. – Это для меня пройденный этап.

Саймон не мог ничего сказать. Он сидел за одним столом с группой специалистов-врачей. Они смотрели на это с другой точки зрения, даже несмотря на то, что человек, которого они обсуждали, был для них дочерью, сестрой, свояченицей. Их отстраненность была ему недоступна.

– Она, вероятно, умрет, – сказала Мэриэл, и в этот момент ее голос изменился, это был голос старшего медицинского консультанта, бесстрастный твердый тон сочувствующего, но незаинтересованного практикующего врача. – Она очень ослаблена этой болезнью, и речь не только о ее легких, которые просто не могут побороть пневмонию, вся ее иммунная система изношена, ее сердечные показатели плохие. Но мы думали, что она умрет еще сорок восемь часов назад… и раньше… Но этого не происходит. Настало время обсудить ее лечение.

– Кажется, они знают, что делают, – сказал Саймон. Но он понимал, что его слова не подходят; не об этом, вероятно, шла речь.

– Конечно. Вопрос в том… Сколько времени ей нужно, чтобы умереть? День? Неделя? Чем дольше они вливают в нее антибиотики, а также растворы и сальбутамол, тем дольше это будет тянуться.