и так ему сказал:
«Покорнейший слуга ваш, князь,
безвестный житель он восточных захолустий,
происхожденьем он из пустырей и гор.
Незрячий в истине, неграмотный в науке,
в ничтожестве своем он милость вашу взял».
IV
Как повелось мне слышать,
«Внизу, погруженное в бездны,
лежит в неизменнейшей правде;
вверху, облеченное в свет, – вечный закон всего.
Там солнце сияет во имя света горячей силы,
луна же свята в небесах тенью студеных начал».
Она державно овладевает
фусанским светом в Восточном море,
она преемствует луч на Дубе,
на Дубе светлом в закатной бездне.
Она предвечного Зайца тянет
в чертоги неба, где сам Владыка,
она вселяет святую фею Чан Э
белейшую в свой покой.
Мутно неверным восходом она указует пороки,
правильной тенью родясь, доблесть являет царя.
Идет по созвездьям она, свечой проникая повсюду,
и вслед за звездою сейчас дождь иль ветер сулит.
Добавит сиянья Тройным дворцовым
пышным чертогам,
Усилит сверканье Дворца светлейшего всех владык.
Она ввела свой блеск —
и дело царства У блистательно свершилось.
Влила волною жизнь – и путь
для царства Хань нaшел свой яркий блеск.
V
Посмотрим на нее теперь, когда
воздух прозрачен и светел
над краем земли в отдаленье,
тучи, свернувшись, ушли —
там, на конце небес…
Зыбь начинает тревожить осенние воды Дунтина,
с дерева поздний лист падать как будто готов…
Хризантема разбросала красоту свою
повсюду, на горах и их вершинах.
Дикий гусь разлился плачем над быстринами
речными, в перекатах Янцзыцзяна.
Она свой чистый зрак подъемлет там,
в далекой, далекой мгле
И свой прозрачный луч шлет нам сюда
в чудесно прекрасном сиянье…
Все созвездья потускнели,
свой ковер лучистый скрыли…
В долгом пологе блестящем притаила свет Река.
Святость мягкая земная
снегом блещущим застыла,
Круг таинственного неба чист, как зеркало воды.
Стройный ряд дворцовых зданий
ярким инеем белеет:
на ступенях, где ни взглянешь, —
лед хрустальной чистоты.
VI
Теперь наш князь,
устав от утренней забавы,
пиры ночные возлюбил.
От дивных плясок отстранился
и звонкий камень отвязал.
Покинул дом в свечах зажженных,
для этих лунных стен дворца.
Душистое вино уж на столе
и цитра звонкая готова.
Когда ж теперь
ночь холодная настанет, и на сердце неуютно,
в бамбуках завоет ветер – вой в напевы перейдет.
Нет родного человека здесь, поблизости со мной,
лишь подходят, чередуясь, люди странные, чужие.
Внимаю птице на лугу, что ночью слышат небеса,
и слушаю осенний зов во флейте дальних северян.
VII
Тогда
подвернуты струны, настроена цитра,
и песни и лица в отменном согласье.
Я разгуливаю в песне про «Розу на доме ночью»
и скорблю, скорблю душою в песне про «Покатый холм».
Звучащий лес вобрал в себя свирель стихии,
и рябь стихает на воде озер.
Душу в горестном волненье, ах, кому мне поручить?
Воззову к луне светлейшей и протяжно запою!
VIII
И песнь моя гласит:
Милый друг далеко от меня ушел,
вести прекратил. Ни звука, ни следа…
Мы разделены с ним тысячами верст,
соединены лишь светлою луной.
В ветре став, вздохну я в глубине души,
и от этих вздохов можно ль мне отстать?
Реки и дороги, ах, как далеки!
Их мне невозможно будет перейти.
IX
Я еще не кончил эту песнь о друге,
как пришло к закату позднее светило.
Все, кто был со мною, изменили вид свой,
в беспокойстве, словно что-то потеряв.
А я спою еще:
Когда скрылась от вас луна, друзья,
то роса уже высохнет скоро.
Год приходит теперь уж совсем к концу,
не попутчик мне в жизни никто.
В эту чудную ночь не пора ль по домам?
В тонком инее платье сыреет на мне…
Чэньский князь сказал: «Прекрасно!»
И повелел чинам, стоявшим вкруг толпой,
с заздравной чарой поднести певцу