Дааа... Что скрывать? Он гордился! Всё, что сейчас гудело в этом заведении и несло рекой бабки, несомненно происходило благодаря Воронцову. Он гордился работой, ради которой рвал задницу, чтобы их с Гризманном детище носило почетное звание самого фееричного в городе. И это понимал даже сам Роберт, потому что его работа заканчивалась в стенах кабинета за финансовой отчетностью.

— Охеренно получилось, братишка! — вновь горделиво проорал Алексей, опустив голову вниз, где под ними визжал народ под известный трек.

Но рядом стоящий Гризманн никак не комментировал восторг Воронцова, чем озадачил приятеля.

Алексей повернулся к другу и оглядел Роберта.

Тот стоял истуканом, сложив руки на груди, и на его лице выразительно читалось, что слова Воронцова прошли мимо парня. Глубокий мыслительный процесс Гризманна рассмешил Алексея, решившего, что в данный момент в калькуляторной башке друга идет подсчёт затрат и убытков на сегодняшнее мероприятие.

Но за целенаправленным взглядом Воронцов всё же проследил.

И завис.

Точно так же, как подвис его друг, который несколько минут, не моргая, смотрел на девушку, сидящую на высоком барном стуле полубоком.

Одна.

Соединив, как школьница, колени и гоняя в пустом стакане лед.

Алексей Воронцов нахмурился и прошелся по оголенным ногам незнакомки прогуливающимся взглядом. Она единственная среди всех сидела кисло и натянуто, словно ее заставляли находиться там. Не разделяя всеобщего веселья и восторга Воронцова, девушка схватила телефон и уставилась в яркий экран, будто в нем было интереснее, чем здесь. То есть он выпрыгивал из трусов и рвал жилы, мечтая о том, чтобы вечеринка вошла в список самых масштабных мероприятий года в то время, как одна царевна скучающе воротила нос.

Воронцов вновь посмотрел на друга, у которого блаженно горели глаза, и в них явно отражалась не сводная экономическая таблица, а незнакомка с длинными волосами.

— Че за птичка? — уточнил Алексей у подвисшего Роберта. — Ты ее знаешь? — Гризманн смотрел на девушку так, словно они давние знакомые, которые не виделись несколько лет.

— Че? — повернулся к нему потерянный Гризманн.

— Добрый вечер, говорю. Познакомишь? — Воронцов неопределенно махнул головой в зал, но Роберт мгновенно понял посыл.

— Первый раз вижу, — смутился Гризманн и отвел в сторону взгляд.

— Ааа, — растянул губы в хитрой понимающей улыбке Воронцов. — И че ты притух? Иди, сними.

Гризманн поморщился. Его друг иногда был хамоватым придурком, и позволял себе выражаться как гопник. Удивительно, но с девчонками это работало. Всегда прокатывало, еще со времен студенчества. Нахальный, омерзительно-обаятельный мерзавец.

В семье Гризманнов говорили почтенно и нарочито высокопарно. Сам Роберт мог пренебречь семейными постулатами в компаниях с мужиками или за снифтером дорогого бренди, но в большинстве случаев молодой человек высказывался цензурно.

— Лёх, захлопнись, а, — недовольно свел брови Роберт и оттолкнулся от поручней, направляясь к диванчикам, где приятели отмечали торжество.

— Да брось, Роб, — Воронцов ухватил друга за предплечье, — нормальная зефирка такая. Иди, подкати. Есенина зачитаете друг другу, — и весело заржал.

— Придурок, — озлобленно выдернул локоть Роберт и шлепнулся на диван.

Внутри Роберта бурлила ярость, помноженная на зависть. Молодой человек ненавидел в себе зажатость и скованность. Он мог часами разглагольствовать о политике или инфляции в стране, вести дебаты и споры, и выходить из них победителем, но не мог вот так запросто и расслабленно подкатить к девушке и завести разговор. Эта неуверенность в себе вызывала у Гризманна дискомфорт и чувство мужской неполноценности.