Такие неженки никогда не привлекали Алексея. С ними проблемно и муторно. Затратно, нудно и долго. Волнами разбиваться перед ними нужно, очаровывать, вдохновлять, удивлять. Чтобы разок другой кувыркнуться и распрощаться. А их натуры ранимые, близко к сердцу принимающие, проклятиями после осыпающие. На хрен ему карма подпорченная? Проще там, где тонко и само предлагается, пусть даже после презентованной бутылки шампанского и пары коктейлей. Иногда, конечно, хотелось поохотиться, поухаживать, но надолго Воронцова не хватало. Утолял жажду рыцарства и обратно возвращался.

— Алексей, — представился Воронцов, ощущая тот же пожар.

Они безмолвно смотрели друг на друга несколько секунд, пока:

— Привееет, — певуче протянул голос рядом. Воронцов, разорвав гляделки, переключил с трудом внимание на озорную блондинку, переминающуюся с ноги на ногу с хищной улыбкой. — Я Кристина, — впихнула свою руку в ладонь Воронцова.

4. Глава 4.

Наши дни

— Ты пересолила пюре. Его невозможно есть, — недовольно пробурчала в трубку Татьяна Борисовна, мама Полины.

Не прошло и десяти минут, как девушка отъехала от клинической больницы. Им с матерью хватило пяти минут свидания, чтобы у Полины возникло малодушное желание того, чтобы родительницу продержали в отделении как можно дольше. И желательно в неврологии.

Пихнув матери пакеты с наготовленной едой под сквернословный поток недовольства и проклятий всей системе здравоохранения, девушка молча покинула стационар, доселе поинтересовавшись лишь днем выписки родительницы.

— Выброси, — ровным тоном посоветовала Полина, зажав телефон между ухом и плечом.

Двумя руками потянулась к заклинившей рукоятке, чтобы приоткрыть окно. Девушке становилось душно.

Деструктивная реакция родом из детства каждый раз срабатывала как инстинкт. И пусть сейчас Полине справляться с ней стало гораздо легче, но укоренившиеся на подкорке защитные функции включались по умолчанию.

— А что я, по-твоему, буду есть? — возмутилась родительница. — Ты хоть представляешь себе, чем здесь кормят? Даже зеки питаются лучше, — умозаключила Татьяна Борисовна.

— Откуда ты знаешь, как питаются зеки? — Полина проскрипела заржавевшим механизмом, и стекло с недовольством начало опускаться. Водитель такси бросил на хозяйничающую в его машине девушку сердитый взгляд в зеркало заднего вида, но громко промолчал.

— Не передергивай, Полина, — осадила дочь женщина. — С тобой стало невыносимо разговаривать, — вспыхнула на том проводе Татьяна Борисовна.

— Стало невыносимо тогда, когда я начала отвечать тебе в принципе? Понимаю, что, когда я безропотно молчала, тебе было удобнее, — Полина потянула глубоко носом воздух, залетевший в салон.

— Полина! — воскликнула женщина, оскорбившись. — Ты всё больше и больше становишься похожей на своего непутевого отца, — брюзжала родительница.

К слову, в кардинальном изменении поведения дочери женщина обвиняла двух мужчин — отца Полины и человека, о котором в их семье упоминать запрещалось под роспись.

— Может, потому что мы с ним родственники? — заводилась Полина.

— Грубиянка, — проворчала женщина и бросила трубку.

Девушка откинула голову назад и подавленно прикрыла глаза.

Четыре года каждый телефонный разговор с матерью заканчивался таким образом, что кто-то из них двоих бросал трубку. Чаще это делала Татьяна Борисовна. Она до сих пор не могла поверить, что ее послушница-дочь превратилась в высокомерную стерву с длинным языком. Всеми проклятиями народов мира она в своей голове осыпала бывшего мужа Полины, когда-то уведшего ее дочь из отчего дома, а после бессовестно предавшего. Женщина была абсолютно уверенна в том, что это его негативное мещанское влияние так испортило Полину. Это он оставил после себя руины в виде каменного отчуждения девушки.