Уловив краем глаза движение, Котенок чуть довернула голову – немец работал на ключе.

(Я его сигналов не слышу… стало быть, он с частоты ушел – вызывает своих? Но, раз так, то и он меня слышать не может тоже. Второй рации у них, скорее всего, нет. Рискнуть? Другого момента не будет.)

Тренированные пальцы Марины чуть заметно шевельнулись.

Три точки, три точки, три точки…

Все, сигнал ушел. Теперь наши знают, что немцы встречают самолет.

А это, несомненно, был тот самый борт, который так ждали десантники. До посадки осталось не так уж и много времени, на поляне уже виднелись отблески от зажженных десантниками костров. Загорелся свет и в доме – Клаус засветил висевшую на стене керосиновую лампу.

Открылась дверь, и в комнату снова вошел обер-лейтенант. Что-то спросил у своего радиста, и тот ему ответил.

– Фройляйн, должен выразить восхищение вашей выдержкой и самообладанием. Откровенно говоря – не ожидал! Через час мы расстанемся. Я уже ранее объяснил вашему командиру, что для вас всех будет лучше, если никто не будет поднимать особенного шума после нашего ухода. Иначе… Сибирь большая, там на всех места хватит… Понимаете?

Марина кивнула.

– Клаус обождет здесь еще некоторое время. Естественно – не один. Потом они все уйдут.

«Тебе так нужен спокойный и недерганый радист? Понятно, допусти я ляп в эфире – всей операции каюк, вот немец и разливается соловьем. Все ясно, телефонные провода они перережут, а вот рация, чтобы не вызвать подозрение, должна работать. По крайней мере – до тех пор, пока самолет не отлетит на безопасное расстояние. Тогда Клаус и его товарищи нас кончат и уйдут в лес. Красиво придумано, нечего сказать…».

Марина ничего не ответила, только вздохнула и, выпрямившись, положила руки на колени. Рауф одобрительно покивал.

– Я еще раз напомню старшине об этом. Так, чтобы слышали все. Вас же я попрошу спокойно работать и ни о чем не волноваться. Немецкий офицер всегда держит свое слово! – повернулся он к остальным пленным.

Подойдя к сидевшим на полу бойцам, обер-лейтенант присел на корточки и повторил сказанное. Растерянно выглядевшие красноармейцы вразнобой закивали, соглашаясь с офицером.

Рокот моторов самолета стал громче, приблизился, и на поляну легли отблески посадочных фар.

Металлическая птица грациозно и почти бесшумно коснулась колесами земли, чуть подпрыгнула и покатилась вдоль линии костров. В свете луны это выглядело очень красиво и по-своему завораживало.

Рауф поднялся и, подойдя к окну, высунулся наружу. Отдал короткое приказание дежурившему там часовому.

От дома хорошо видимый в пламени костров отбежал к лесу десантник. Скрылся в кустах.

Самолет достиг конца линии костров и, ревя моторами, стал разворачиваться для взлета. Открылась дверца в фюзеляже, и в проеме стал виден силуэт человека. В руках он держал лестницу и ждал только окончания движения.

Стоявший у окна офицер прищурился – от леса отделилась группа людей, тащивших в руках носилки. Он удовлетворенно кивнул и повернулся к радистке.

– Ну, что ж, фройляйн, позвольте откланяться! Надеюсь, следующая наша встреча произойдет уже при менее драматических обстоятельствах…

– Надеюсь на это, обер-лейтенант… – майор произнес это на безукоризненном немецком языке.

Сигнал! Первые же слова, которые Гальченко скажет не по-русски!

Просунув руки под стол, Котенок выхватила из ременных петель, прикрепленных под ним, свое оружие.

Чпок!

Приглушенный «брамитом» выстрел был почти неразличим в шуме моторов самолета. Выронив пулемет, охранник откинулся назад.

Чпок!