Ко мне подходит сестра милосердия небольшого роста:

– Старшая сестра хотела бы с вами поговорить.

Я встаю и иду за ней. Я чувствую себя довольно неловко. Может быть, кто-нибудь из сестер шпионил за нами и старшая заявит, что мне разрешается беседовать только с больными, которым за шестьдесят, или даже уволит меня, хотя главный врач и сказал, что для Изабеллы общество людей полезно.

Старшая сестра встречает меня в своей приемной. Здесь пахнет воском для натирания полов, мылом и добродетелью. Дыхание весны сюда не проникает. Старшая сестра, сухопарая энергичная женщина, приветливо со мной здоровается; она считает меня безупречным христианином, который любит Бога и верит в силу церкви.

– Ведь скоро май, – говорит она и смотрит мне в глаза.

– Да, – отвечаю я и разглядываю непорочно белые занавески и голый блестящий пол.

– Мы подумываем, не начать ли нам служить майскую всенощную?

Я облегченно вздыхаю и молчу.

– Когда наступает май, в городских церквах каждый вечер служат всенощную, – поясняет старшая.

Я киваю. Я знаю эту всенощную: в сумерках клубится дым от ладана, поблескивает дароносица, а после службы молодежь еще прогуливается некоторое время на площадях, под старыми деревьями, где жужжат майские жуки. Правда, я никогда на эти службы не хожу, но они запомнились мне с тех времен, когда я еще не был в армии. Тогда начались мои первые романы с молодыми девушками. Все происходило втайне и было очень волнующим и невинным. Но я отнюдь не намерен являться сюда весь месяц ежедневно в восемь часов вечера и играть на органе.

– Нам хотелось бы, чтобы такая служба совершалась у нас хотя бы по воскресеньям, – заявляет старшая. – То есть по-праздничному, пусть будет органная музыка и Те Deum{ Тебя, Бога, хвалим (лат.).}. Без музыки у нас и так каждый вечер читают молитвы. Но мы можем вам заплатить очень мало, – заявляет старшая. – Не больше, чем за обедню. А теперь это, вероятно, уже немного, верно?

– Да, – отвечаю я, – уже немного. Ведь в стране инфляция.

– Знаю. – Она стоит в нерешительности. – К сожалению, церковные инстанции к ней не приспособились. Они все измеряют веками. Нам приходится с этим мириться. В конце концов, это ведь делается для Бога, а не для денег. Разве не так?

– Можно делать ради того и другого, – отвечаю я. – Получится особенно удачное сочетание.

Она вздыхает:

– Мы связаны постановлением церковной администрации. А они выносятся раз в год, не чаще.

– И даже в отношении окладов господ священников, каноников и господина епископа? – осведомляюсь я.

– Этого я не знаю, – отвечает она и слегка краснеет. – Но думаю, что да.

Тем временем я принял решение.

– Сегодня вечером я занят, – заявляю я. – У нас важное деловое совещание.

– Да ведь теперь еще только апрель. Но в следующее воскресенье – или вы по воскресным дням не можете? Тогда – на неделе. Как было бы хорошо время от времени послушать полную майскую службу. Матерь Божья вам, конечно, воздаст за это.

– Определенно. Тут только возникает сложность с ужином. Восемь часов – время ужина. После службы – уже поздно, а до – всегда спешишь.

– О, что касается этого… вы, конечно, можете ужинать здесь, если хотите. Его преподобие всегда кушает здесь. Может быть, это выход?

Это тот выход, к которому я и стремился. Кормят у них почти как у Эдуарда, а если я буду ужинать вместе со священником, то наверняка подадут и бутылку вина. И так как по воскресеньям абонементы у Эдуарда недействительны, это даже блестящий выход.

– Хорошо, – заявляю я, – попытаюсь. О деньгах больше говорить не будем.