– Вискарь ты в прошлый раз прикончил. Осталось красненькое.

– Ну, красненькое так красненькое, – покорно согласился Олег. – Надо бы завтра навестить этого хозяина пирожковой. Кислятина, – сморщился он, глотнув, – Гурген Айвазович Микаэлян, глянь досьё в моем ноуте. Я тебе технику тоже оставлю, ладно? Вдруг писать соберёшься.

– Ну вот съездим к Гургену твоему и напишу. У меня нет ощущения, что я вижу полную картину, понимаешь?

Штейн кивнул. Коротко булькнул телефон – пришло сообщение от диспетчера такси.

– Завтра часиков в десять заеду за тобой и разом захвачу всё. Смотри не проспи! И не ссорьтесь, девочки. – Олег рассеянно посмотрел сначала на Катю, потом на Ингу.

– Спокойной ночи, – Инга пошла проводить его до двери, – отдохни. А то у тебя видок замученный.

– Просканировала меня в своём цветовизоре? Хорошо всё-таки иметь друга с синтезией – ничего не скроешь. Тебе надо вести экстрасенсорный блог: «увижу цвета ваших слов и эмоций и направлю на путь истинный» – популярнее расследований бы было. Деньги бы гребла!

– С синестезией[1], – поправила Инга. – Но тут она и вовсе не нужна: у тебя фингалы под глазами на пол-лица.

– На себя посмотри, – ухмыльнулся Штейн, – краше на паспорт выходят!

Инга высунулась в проём входной двери, поймала руку Олега, потянула его к себе и чмокнула в щеку.

– Через порог же нельзя, – пробурчал Штейн. – Плохая примета.

– Да брось! – улыбнулась Инга.

Она проснулась к полудню с цветной головной болью. Сердце шумно билось в горле. Инга приняла душ, выпила эспрессо, но вязкий шлейф красок не давал ей сосредоточиться: привычные бытовые предметы, окружавшие её, сегодня были окрашены в красный с вкраплением серого – тревога, беспокойство, ощущение надвигающейся беды.

Синестезия, которая обнаружилась у неё в тринадцать лет, была и даром, и проклятием одновременно. Инга видела слова, которые произносили люди, в цвете – это помогало в расследованиях, да и в личной жизни тоже – своим красочным восприятием она чувствовала ложь, страх, неуверенность, грусть. С возрастом она научилась анализировать то, что говорят другие, раскладывать фразы не только по цветам, но и по тональности, глубине эмоции. Но иногда её «цветовизор», как шутил Штейн, будто ломался – в разные цвета окрашивались вещи, деревья, весь окружающий мир, это сопровождалось головной болью, от обилия ярких красок вокруг тошнило. Такие моменты были невыносимыми.

– Вот ведь, старею, – сказала она вслух. – Раньше ночь отработала – утром как новенькая.

Она пыталась вспомнить, слышала ли звонок Штейна сквозь сон. Вроде бы никто не приезжал, на телефоне только один пропущенный вызов – мама. Набрала Штейна – не ответил. Металлический айфон сейчас был окрашен в яркий, насыщенный, слепящий глаза чёрный цвет.

– Ну вот! Проспал! Теперь его не добудиться. Придётся самой за ним ехать.

Инга позвонила их общей домработнице – Люсе Балясиной, или проще – баб-Люсе, как они со Штейном окрестили её:

– Привет! Олег вчера оставил у меня аппаратуру и ключи от машины, а сам проспал. Трубку не берёт. Ну как всегда! В общем, давай я у тебя ключи от студии возьму и поеду растолкаю его, у нас сегодня работа.

На улице было ещё по-летнему тепло и скворчали птицы, но знакомая осенняя печаль уже закралась в воздух, неотвратимая и ноющая, как мигрень перед бурей. Она села в машину Олега и поехала к баб-Люсе. Та увязалась с ней.

– А заодно и приберу там, чем завтра на метро добираться, – пропыхтела она, устраиваясь на переднем сиденье. Инга приготовилась выслушивать порцию «малаховки», но баб-Люся была не в духе.