Ради светлых идеалов либертизма я готов на все и с покорностью исполню любой Ваш приказ.
Да здравствует либертизм – светлое будущее всего человечества!
Да продлятся Ваши годы на счастье всех народов мира!
Следственный изолятор
«Последний приют»
18 шамиля 2038 года
Подпись
[Текст написан от руки, заметна дрожь, особенно при сравнении подписей]
НАСИБУ
«Вертлявому»
Завязывай базар около Чорного колеса – и так фаршманулись! Заныкай его наглухо! Заземли не в кипишь всех кто мацал эти чортовы бумажки. И не марыж меня требованиями мандата от старых пердунов – допречь посылаю на хер. Хочешь прикрыть свою волосатую задницу – положи эту ксиву в один из своих скрипов.
Подпись
(Примечание редактора: представлена копия письма императора Евразийской империи Василия Начальнику Службы имперской безопасности Гулиа Л.П. Ниже приведён перевод на общепринятый язык.
«Пора прекратить дискуссии вокруг романа „Чёрное колесо“ – это нас компрометирует! Приказываю поместить рукопись в секретный архив на вечное хранение. Необходимо без шума уничтожить всех, кто имел доступ к рукописи. Не рекомендую настаивать на оформлении этого приказа в Совете Мудрецов – в этом будет отказано. Для оправдания своих действий можете сохранить в ваших досье настоящее письмо».
В дальнейшем, чтобы не затруднять чтение романа, маловразумительные пассажи сразу приводятся в переводе. Количество таких мест невелико – автор сознательно ограничил использование новофени.)
[Записка написана на роскошном бланке с водяными знаками, почерк неясный, корявый]
Часть первая. История двух семеек
Глава 1. Скрещенье судеб
Маленькая золотоволосая девочка сидела на лоскутном коврике и сосредоточенно собирала пирамидку – нанизывала разноцветные деревянные диски с отверстием посередине на круглую палочку, укреплённую одним концом в подставке. Цвета дисков повторяли цвета квадратов коврика – красный, жёлтый, зелёный, синий, чёрный.
Комната, в которой играла девочка, производила странное впечатление. Она была довольно большой по непритязательным советским понятиям, метров пятнадцати, почти квадратной и с высокими потолками, с большим окном на восток и дверью в дальнем от окна углу. Хорошая комната, светлая и непроходная. Странным же в ней было отсутствие занавесок на окнах и мебели, за исключением массивного кожаного кресла с высокой спинкой и круглыми толстыми подлокотниками, стоявшего посреди комнаты, рядом с ковриком, на котором играла девочка. Освещалась комната тусклой лампочкой без абажура, криво сидевшей на коротком проводе, чуть длиннее крюка для люстры. Но комната была, несомненно, жилой, это чувствовалось по запаху, вобравшему в себя запахи человеческого тела, книжной пыли, нафталина, лекарств и порошка от клопов. На старых, изрядно выцветших обоях виднелись большие розовые прямоугольники с тонкими зелёными разводами – там недавно стояли шкафы и комоды, принимавшие на себя обжигающие лучи солнца, бьющего по утрам в комнату. На крашенном деревянном полу можно было заметить несколько свежих царапин. Странность разъяснилась – обитавшие в комнате люди выехали, забрав с собой всё, что можно было унести, выехали совсем недавно, быть может, сегодня.
В комнате, кроме девочки, находилось ещё два человека. В кресле сидела полная, шестипудовая, по её собственному выражению, женщина лет семидесяти, с властным лицом – Анна Ивановна Буклиева, бабушка девочки. Одета она была в тёмное выходное платье из добротной шерстяной ткани, но далеко не новое, из-под платья немного выступали ноги в чёрных нитяных чулках, обутые в массивные закрытые туфли на низком каблуке. Короткие кудрявые волосы, настолько седые, что можно было только догадываться об их изначальном цвете, были уложены в аккуратную причёску, лицо сильно напудрено, но плотно сжатые тонкие губы были не накрашены – не приучена с юности. Двумя руками она держала на коленях тонкую папку-скоросшиватель с документами. Было понятно, что Анна Ивановна кого-то ждала и, застыв в монументальной неподвижности, мысленно готовилась к какому-то важному разговору.