Язык будто прилипает к глотке. Внутри поднимается злость пополам с отчаянием. В этот момент я ненавижу себя за беспомощность так же, как… как и Эдика, который сказал про контур. Он же прекрасно знает, в каком я положении.

Бросаю на друга быстрый взгляд. Но вдруг понимаю: Лёшка предлагает искренне. Без попытки простебать и поиздеваться. Впрочем, что за дурацкие мысли? Он никогда и не пытался.

- Что замер? – чуть хмурится он. – Сам же сказал, что время есть. Или уже не хочешь.

На мгновение вижу, как в его взгляде мелькают растерянность и огорчение. От этого становится не по себе. Я точно не собирался его расстраивать. Просто, просто…

- Хочу, - хрипло отвечаю я, судорожно сглатывая. – Но…

- Засунь своё «но» в одно место, - очень конструктивно предлагает он. – И садись. А то страдает, как девка. Это подарок, идиот. Понял?

Я не знаю, чего мне хочется больше, двинуть его или обнять. Но никто так не поздравлял меня на день рождения. Мне сегодня семнадцать.

***

Шесть лет назад

Солнце светит слишком ярко, слепит глаза. Весна выдалась сочная, дурманная, сладкая. Птицы поют так, что можно заслушаться.

И чем звонче их песня, тем больнее внутри. Тем чернее кажется яма, в которую опускают бордовый гроб с телом Эдика. Ночью напали грабители. Несколько ударов, удар виском о бордюр – мгновенная смерть. У него почти ничего не было с собой. Телефон и мелочь в кошельке. Собирался ночевать у своей девушки, но они поссорились, и Эдик, хлопнув дверью, пошёл к себе.

Дурак. Кретин.

Он не подозревал, что умрет в нескольких шагах от собственного подъезда. Женя, который в это время был дома, ничем не мог помочь, он даже не подозревал, что брат сейчас не на другом конце города, а поблизости…

Сейчас он стоит рядом со мной. Белый как мел и с пустым взглядом. Не знаю, на кого сейчас смотреть страшнее, на закрытый гроб с мертвым Эдиком или на живого Женю, от которого неощутимо веет могильным холодом.

Мы молчим. Не смотрим вокруг, практически не дышим. Бросаем ком глинистой земли в яму, делаем шаг назад, не отводя взгляда от травы под ногами, только бы не увидеть друг друга.

Я отхожу ещё дальше, замечаю, что в нескольких метрах стоит Кира – девушка Эдика. Теперь – бывшая девушка. Она вся в черном, в руках сжимает платок. И пусть она стоит далеко, но я готов поклясться, что руки у неё дрожат, а красная дорожка окрашивает белую ткань.

Она не хотела этого. Кира не злой человек. Именно это ранит ещё сильнее. Никто не желал Эдику такого конца. Но сейчас она прекрасно понимает, что здесь – нежеланный гость. Потому даже не подходит близко. Ждёт, видимо, когда все уйдут.

Долго находиться не получается. Вижу, что Женьку надо забирать. Он не умеет показывать эмоции, но чувствуется, что ещё немного - и разрыдается. Кажется, Эдика он любил больше всех родных и близких, поэтому потеря брата для него – потеря части самого себя.

Подходят родственники, что-то говорят, но я не слышу. Главное, киваю именно в тот момент, когда нужен ответ.

Солнце припекает. Живой огонь разливается по телу. Но это не солнечные лучи, это каждый шип, каждый лепесток на коже, вытатуированный Эдиком. Болит не только душа, болит каждый рисунок, обжигая кожу, – последний гимн ушедшему другу.

В горле встает ком, я чувствую, что перед глазами появляется мутная пелена. Сглатываю, медленно поднимаю голову, чтобы тут же почти ослепнуть от солнца. Небо забирает лучших, небо не знает жалости.

Я не знаю, есть ли что-то после смерти. Знаю только то, что есть до неё. Эдик, где бы ты ни был, мы тебя не забудем.