– Ты обещал объяснить, зачем нужен источник энергии, которую мы и зафиксировать толком не можем?

– Не можем зафиксировать, но зато способны использовать.

– Как?

– Позже поймешь.

– Используешь меня, как и адмирала, вслепую?

Урман остановился подле объемного пространства голографической модели Пустоши.

– Хочешь начистоту? Впоследствии не пожалеешь?

– Я живу в этом мире. Не заметил? – позволил себе огрызнуться Миллер. – Ты используешь спутники «Блаккета», выжимаешь из меня всю возможную информацию, затем перетасовываешь факты, передергиваешь, как тебе заблагорассудится, заставляя меня кивать, подтверждая заведомо искаженные данные. Считаешь – нет поводов для беспокойства?

Урман некоторое время молча смотрел на компьютерную модель Пустоши.

Микромир, иная вселенная, ворота в другое измерение – как только не называли Пятизонье.

За годы, истекшие с момента Катастрофы, что-то прояснилось, а что-то стало еще сложнее и непонятнее.

Мир отчужденных пространств, населенных сталкерами и техносом, действительно завораживал. Основу всего сущего там составляли скорги – металлические микрочастицы, способные создавать сложнейшие структуры путем слияния в колонии. До последнего времени они преследовали простые и понятные цели: размножались, добывали металлы, захватывали и реконструировали брошенные механизмы или кибернетические модули, порождая бесконечное разнообразие форм примитивного техноса, жестко конкурируя друг с другом за право существовать, размножаться, питаться энергией, добывать ресурсы.

Урман не первый год пристально наблюдал за развитием техноса Пятизонья. Скорги продолжали эволюционировать, усложняясь с каждой пульсацией таинственного Узла, приобретая новые качества, создавая невиданные техноартефакты, становясь все более опасными противниками. Настолько опасными, что степень исходящей от них угрозы предрекала скорый закат человеческой цивилизации…

– У всех нас есть повод беспокоиться, Дункан. Да, ты прав, мы не показали адмиралу всю схему подземных коммуникаций, не рассказали ему о новом, неизвестном науке химическом элементе, не акцентировали внимание на тоннелях, ведущих от городищ к руинам атомной станции. Но это сделано исключительно во благо. Не продемонстрировав понятной, близкой, уже дышащей в затылок угрозы, мы ни за что не привели бы в движение неповоротливый бюрократический механизм принятия решений.

– Ты уходишь от прямого ответа. Зачем тебе этот элемент?

– Для изучения. – Урман досадливо поморщился. – Если технос с таким упорством рвется к его залежам, значит, он необходим скоргам. Ты прав, у нас нет приборов, способных замерять параметры аномальной энергии, но есть сотни техноартефактов, требующих досконального исследования. Они мертвы, нефункциональны вне Пятизонья. Моя цель – заставить их работать.

– И ради нескольких килограммов неизвестного нам вещества ты заранее отдал в жертву сотни жизней?

– Это цена прогресса, – резко ответил Урман.

На подходах к полуразрушенной станции метро дежурили военные.

Улицы патрулировали многочисленные мобильные группы, на перекрестке и в центре расчищенного от обломков пространства, перед вестибюлем метрополитена, застыли две боевые машины десанта.

Шелест хотел выглянуть в оконный проем, но Монгол не дал.

– Пригнись. Не мельтеши в окнах.

Шелест привалился спиной к стене, прижимая к груди небольшой кейс из черного пластика, который тащил с собой, приковав наручником к запястью.

– И зачем мы сюда полезли? – спросил он у проводников.