Мальчиком-подростком привели иудея в дом к патрицию Мессале Барбату. Хлое тогда только-только исполнилось семь лет, и она состояла при господских покоях. И все эти годы гречанка смотрела на Исаака и видела, что он тоже светлеет лицом при взгляде на нее. Когда никто не видел, молодые люди перекидывались ласковыми словами, и Хлоя верила, что настанет день, когда она отважится сказать госпоже о своих чувствах к Исааку. Размышляя о будущем, гречанка тихо улыбалась, непроизвольно вздрагивая от возгласов, доносившихся из-за плотно притворенной двери.

До сего дня рабыня прислуживала молодой хозяйке, а госпожу Домицию Лепиду обычно сопровождала занемогшая финикийка Скалба. На этот раз взамен недужной старухи благородная госпожа взяла с собой Хлою, и та с тайным трепетом в душе внимала, сидя под дверью, протяжным стонам хозяйки и разгоряченному мужскому рыку. За годы службы в доме сенатора от Хлои не укрылось, что матрона Лепида имела особый дар увлечь мужчину, который ей приглянулся. И каждого из них жена патриция Мессалы Барбата делала своим неизменным и верным поклонником. Не имея опыта общения с противоположным полом, рабыня из рассказов товарок знала, что мужчины – создания крайне непостоянные, и недоумевала, как получается у не слишком-то юной Лепиды ими повелевать?

Заметив в полутемном коридоре приближающуюся скрюченную фигуру, громыхавшую ведрами с водой, рабыня стукнула в дверь условным стуком. Вольноотпущенный сармат, некогда бывший не менее популярным наездником, чем юный Флавий Скорп, подвизался после травмы, сложившей пополам его высокую фигуру, в должности конюха при императорской конюшне. Припадая на одну ногу, сармат доковылял до Хлои, грохнул ведрами об пол и, грозно прищурившись, кивнул на дверь.

– Некоторые думают, что указы цезаря писаны не для них, – со значением проговорил он. – Даже знатных господ за прелюбодеяние император карает смертной казнью. Жене сенатора Марка Валерия Мессалы Барбата не пристало таскаться по конюшням. Но за сотню сестерциев я готов закрыть глаза на шалости твоей хозяйки. Так и передай госпоже Лепиде! Слышишь, ты?

Подцепив скрюченным пальцем, пропахшим лошадиным навозом, Хлою за подбородок, горбун глянул ей в лицо и сально осклабился. Жесткие волосы, собранные на затылке в хвост, седой паклей свисали на давно небритое лицо, склонившееся к испуганному личику гречанки. Грязная повязка едва прикрывала бедра, практически оставляя открытым то, что ей полагалось скрывать.

– А ты ничего, милашка, – хмыкнул горбун. – Не то что старуха, которая сидела тут до тебя. Не хочешь поразвлечься? Пойдем со мной! Не пожалеешь! Меня зовут Глутурин, нам будет хорошо!

Хлою обдало запахом стойла, лука и кислого вина. Она в ужасе отшатнулась и что было сил забарабанила в дверь каморки, за которой скрылась хозяйка.

– Ну ладно, ладно, – попятился сармат, снова подхватывая ведра. – Не шуми! И не забудь, скажи госпоже Домиции Лепиде, чтобы в следующий раз прихватила с собой золотые монеты! Иначе цезарь получит донос, в котором самым подробным образом будут описаны ее любовные похождения.

То и дело оглядываясь на Хлою и дружески подмигивая ей, конюх, переваливаясь на искалеченных ногах, проследовал в конюшню. Загремели ведра, и через некоторое время послышалось довольное фырканье пьющих лошадей, негромкий напев сармата и шуршание суконки о влажную конскую кожу. Вскоре дверь каморки Флавия приоткрылась, и в образовавшуюся щель выскользнула тонкая белая фигура хозяйки в низко надвинутом на лицо капюшоне. Кивнув Хлое, жена сенатора Мессалы торопливо устремилась по коридору к выходу, выскользнула на улицу и через минуту, обогнув овал стены, уже входила в здание Великого Цирка через общий вход.