Любопытно, что под руководством Максакова на базе Московского историко-революционного архива было образовано Третье отделение Госархива РСФСР, в котором постепенно сконцентрировалась документация политического сыска дооктябрьских карательных учреждений. Новое подразделение действительно стало своего рода преемником Третьего отделения канцелярии его императорского величества, то есть учреждением, нацеленным на выявление и покарание врагов существовавшего режима. Через несколько лет, уже в эмиграции, Николаевский писал Бурцеву, также ставшему эмигрантом, что ГПУ выявляет бывших эсеров и меньшевиков именно по архивам: «Все когда-либо к таким делам причастные «выясняются»… затем их вызывают в ГПУ и требуют подписки. В случае отказа бывают высылки лиц, даже совсем отошедших – чуть ли ушедших [из партии] еще до революции, черт знает что такое! Пойти в ссылку за то, что уже раз был в ней 15–20 лет тому назад по меньшевистским или с.-р. [эсеровским] делам»[223].

Пройдет еще несколько лет, и старые большевики, как и миллионы советских людей, вообще никакого отношения не имевшие к политике, разделят участь меньшевиков и эсеров.

12 октября 1921 г., более чем через полгода после ареста, в квартире Николаевского, в его отсутствие, чекисты произвели обыск. Добыча была внушительной. Конфискованные документы уложили в шесть пакетов, которые затем были переданы в следственную часть президиума ВЧК. Согласно акту вскрытия этих пакетов, необходимые для следствия материалы были отобраны в один пакет. Остальные подлежали возвращению Николаевскому[224]. Разумеется, ничего ему возвращено не было, так как находился он в тюремной камере[225].

Заключенные в Бутырку меньшевики пытались всеми доступными средствами (через проникавшую в тюрьму прессу и редкие свидания с родными) получать информацию о текущих событиях. В камерах происходили бурные дебаты о значении Кронштадтского восстания, о сущности поворота в советской политике после X съезда РКП(б).

Заменив обрекавшую город и деревню на голодное существование «продовольственную разверстку» времен «военного коммунизма» на фиксированный «продовольственный налог», большевики вынуждены были предоставить населению возможность торговли. Была восстановлена мелкая и средняя частная собственность. На государственном уровне в страну через создание «концессий» стали привлекать иностранный капитал. Все эти меры, вводившиеся постепенно, но достаточно быстро, получили название новой экономической политики, более известной как НЭП.

Николаевский вместе с другими меньшевиками, стоявшими на левой и центристской позициях, изначально считал национализацию всей промышленности, транспорта и банковской системы вредной утопией. Вместе с Мартовым и Даном Николаевский был убежден в необходимости восстановления частной собственности и рыночных отношений. Политически меньшевики согласны были предоставить имущим классам, как писал Мартов, «достаточный простор для мирной борьбы за влияние на ход дел»[226]. Однако надежды Николаевского и его партийных коллег на возможности развития капитализма в Советской России при власти большевиков были не более чем очередной утопией.

Однажды на свидание к Борису Ивановичу пришел его младший брат Виктор, ставший в 1917 г. большевиком. Прослужив в Красной гвардии, брат являлся слушателем Академии Генерального штаба Красной армии, участвовал в штурме Кронштадта в марте 1921 г. Перед посещением тюрьмы Виктор запросил разрешение партийной организации навестить арестованного брата. Парторганизация посещать заключенного не разрешила. Тем не менее Виктор пришел – уговаривать брата изменить свои взгляды. Разговор был тяжелым. Борис остался при своих убеждениях. Что же касается Виктора, то, окончив академию и отправившись на службу в Туркестан, он начал энергично выступать против злоупотреблений, процветавших в советских структурах. Вскоре Виктор умер при странных обстоятельствах. Борис Иванович Николаевский полагал, что брата устранили