Она была на месте и немедленно, словно какой-то режиссер дал отмашку, развеяла мои идиотские сомнения.

– Вам, наверное, кажется, что это не я, да? На самом деле – это тогда была не я. Трудно рассказать… Это называется: связалась с дурной компанией. Я была постоянно отравлена наркотиками, я жила, как они. Говорила, как они… Это ужасно, правда? Я просто какое-то время была другой.

Я поставил поднос на столик и двинул в его сторону ладонью: угощайся. Вика взяла чашку и ломтик сыра. Я молчал.

– Три месяца меня лечили, – продолжала она уже с сыром во рту. – Теперь я абсолютно свободна.

– А что твой коммерческий техникум – пришлось его бросить? – спросил я.

– Какой техникум? – Вика с тревогой глянула на меня.

Ну, да, разумеется. Впредь надо быть осторожнее, чтобы не сочла меня за старого склеротика. В техникуме училась та, из маразматического рассказа.

– Я обитаю в училище, в медицинском. Вернее, обитала, пока… Впрочем, возможно, меня еще восстановят, ведь я ушла по-английски. Родителям ничего не сказала, они думают, что дочка успешно перешла на второй курс.

– А где твои родители?

– В Обояни. Я там родилась, выросла… Но хочется все-таки жить в столице своего государства. Вы подумаете, что я из тех, кто понаехали.

– Нет, не подумаю, – сказал я. – В моей среде – писателей, поэтов, художников с большой буквы – практически нет москвичей. Москва не родит таланты. Я и еще несколько человек – исключения…

– Вы что же – хвастаетесь?

– Это просто факт.

Я ощутил внезапный прилив боли и тоски. Помню, в юности я просто дрожал, когда слышал что-то о своем таланте. Талант нереализованный – все равно что бездарность. Что проку от романов, которых никто не читал? Да и на словах «в моей среде» я даже запнулся: нет у меня уже давно никакой среды. Сам я себе и среда и Пятница – в лесистом городе-острове влачащий свое существование Робинзон.

– А на что же ты живешь, девушка? – решил я сменить тему.

Она заморгала глазами.

– Как на что? Родители переводят каждый месяц. На еду, на квартиру. Мой отец – один из уважаемых людей в городе, у него свой бизнес.

– Какой, если не секрет? – я представил себе бритоголового бандюгана, который годится мне в сыновья, он толкает перед собой модную дорогую коляску, в коляске лежит годовалая Вика (внучка, значит), процессию замыкает пес-убийца…

– Он продает медицинское оборудование.

– В Обояни?

– По всей стране. Поэтому я и поступила в медулище. Это будет кошмар, если все раскроется!

– Ладно, – сказал я. – Будем считать, что ты теперь хорошая.

– Я правда хорошая.

– Да неужели?

– Если человек считает себя хорошим, то так оно и есть. По крайней мере, пока рядом не появится какой-нибудь другой человек.

Я вздрогнул: эти слова показались мне как-то странно знакомыми…

– Интересно, – заметил я. – Продолжай.

– Тогда все сразу меняется, – сказала она, – и ты становишься плохим, очень плохим человеком.

Тут я, конечно же, вспомнил. Я почувствовал, как морщится мое лицо. Рано я успокоился, расслабился. Реальность продолжает играть со мной во что-то очень скверное. Последние слова Вики были точной цитатой из одной моей повести, написанной пять лет назад. Интересно… Я уже не чувствовал никаких эмоций – просто наблюдал за нами обоими как будто со стороны. Что еще я сегодня услышу?

До сих пор алкогольные психозы происходили в гораздо более мягкой форме: я мог слышать голоса, но не видеть людей. Я мог видеть какое-то смутное колебание пространства, даже больших тонконогих пауков в полированном бортике кровати… Но такое происходило впервые. Если еще и учесть, что я месяца два не напивался, не входил в запой…