– Шел бы ты лесом, утешитель, – грубовато отрезал Крутов, проглотив ком в горле. – Давайте выпьем за то, чтобы наш профессионализм требовался как можно реже.

– И за то, чтобы передохли все террористы! – добавил Балязин. Все дружно встали, со звоном сдвигая рюмки с вином.

Подоспела картошка, потом Марат принес противень с распространяющими оглушительный аромат курами, Сергей закончил готовить салаты – он не только умел искусно кидать кинжалы, но и мог этими кинжалами нарезать любой овощ на ломти любой толщины, – заработали челюсти.

– Куда собрался? – спросил Зубко, кивая на сумки.

– На родину, – ответил Крутов, переживая удивительное чувство единения. – Брянская область, Жуковский район, деревня Ковали. Почти вся деревня – родственники, тетки и дядьки.

– А потом?

– А потом суп с котом, – вмешался Балязин. – Не приставай к человеку, пусть отдохнет пару месяцев, прежде чем решать, чем ему заниматься. С его опытом он везде устроится.

– Его опыт слишком специфичен, чтобы он мог устроиться без напряга, – возразил Костя Морозов, прозванный Кокой за чубчик надо лбом. – Разве что в охранные структуры. Только не думаю, чтобы командир согласился охранять пивзавод или частную контору. Я правильно думаю, Егор Лукич?

– Когда ты успел стать таким мудрым? – удивился Зубко. – С виду лопух лопухом, а мысль излагаешь не хуже моего шестилетнего племянника. Конечно, командир не станет мальчиком на побегушках у новых русских, у него достаточно сил, чтобы изменить ситуацию и зажить в удовольствие. Теперь он сам себе голова.

Крутов улыбнулся.

– Может быть, ты и прав, философ. Только я теперь исповедую другую религию. Один мудрец[2] изрек: «Вчера я был умным, вот почему хотел изменить мир. Сегодня я мудр, вот почему меняю себя».

Морозов, а за ним и остальные, зааплодировали. Кроме Вохи – Владимира Васильева. Этот тихий с виду парень, мастер ниндзюцу и адепт философии дао, видел дальше других и не верил в особый путь бывшего майора безопасности. Крутов перехватил его взгляд и понял, что его личные сомнения, спрятанные в глубине души вопреки высказанной уверенности, имеют под собой основания. Мир вокруг был слишком жесток и неблагополучен, чтобы разрешить индивидууму жить спокойно в своей личной экологической нише. Да и сам Крутов никогда не проповедовал философии пофигизма, а также не любил людей, исповедующих этот принцип и плюющих на всех остальных людей.

Среди гостей разгорелся спор, должен ли хозяин искать справедливость и восстанавливаться в рядах спецназа. Спорили недолго, пока не надоело Балязину. Перекрывая гвалт и смех, он рявкнул:

– Прекратить бардак! Всем упасть и отжаться!

Смех вспыхнул с новой силой, и спор прекратился. Крутов понимал, что его таким образом пытаются утешить, успокоить, поддержать, но обидного ничего в этом не чувствовал, ребята все были насквозь свои и понимали ситуацию не хуже, чем он сам.

Разговор перескочил на проблемы школы: у Кости Морозова сын пошел во второй класс, и он выдал несколько историй, происшедших с отпрыском, судя по рассказу, очень смышленым и подвижным мальчуганом. Больше всего хохотали над последним событием, когда жена вечером сообщила Косте, что его вызывают в школу.

– Зачем? – спросил Морозов, с трудом доплевшийся из ванной до постели после очередной крутой разборки с бандитами.

– Витька стекло опять разбил в школе.

– Черт возьми! – возмутился Костя. – Сколько же у них там стекол?!

Улыбнулся и Крутов, хотя знал, что история, рассказанная Морозовым, – всего лишь пересказ анекдота. Сын у Кости был вполне самостоятельным парнем, однако стекла в школе не бил.