– Ага. Вот, это тебе.

– Что это? – глаза её загораются. – Тортик?

– Пирожные.

– Пироженки! – восклицает она. – Знаешь, чем бабку подкупить. Ладно, пока не разулся, сходи за квасом, соседка сказала, там продают, и мы с тобой окрошечки поедим.

– О! Ладно, сейчас сбегаю!

Бабушка уносит на кухню коробку с пирожными и выносит белый эмалированный бидон и несколько монеток.

– Деньги у меня есть, – говорю я.

– Держи, богач! – настаивает она и вкладывает медяки мне в руку. – Давай, одна нога здесь, другая там. Два литра возьми.

Я выбегаю из подъезда. На первом этаже располагается «Белая лошадь», гастроном с винным отделом. Но квас продают из жёлтой бочки, с торца дома. Я обхожу магазин и подхожу к бочке.

Очередь небольшая. Утомлённый работяга, девчонка с косичками и старушка. Старушка тоже с бидоном, а мужик и девчонка пьют тут же, не отходя от кассы. Читаю, один стакан три копейки. Ясно. Отсчитываю двадцать четыре копейки и подаю толстой продавщице в не очень свежем халате.

Ей жарко, лицо у неё мясистое, красное и потное. Седая прядь, выбившаяся из-под чепчика прилипла ко лбу. Она мельком бросает взгляд на монеты и отточенным движением посылает их в залитый квасом пластмассовый лоток, стоящий перед ней. Звяк…

Продавщица берёт мерный алюминиевый стакан с длинной ручкой, подносит под кран, сдвигает вентиль и пускает мощную струю. Б-ж-ж-ж… Один литр. Выливает в тару. Повторяет манипуляции и возвращает бидон.

– Спасибо, – говорю я.

Она этого не замечает и молчаливо принимает деньги у стоящего за мной забулдыги.

– Мамаша, кружечку нацеди…

Звяк… Б-ж-ж-ж…

– А я вчера колбаски удачно купила, как знала, что сегодня такая жара будет, – говорит бабушка, наливая мне третью тарелку.

– Ой, ба, я лопну, – мотаю я головой.

Мы сидим в крошечной бабушкиной кухне. Газовая плита, мойка, небольшой холодильник «Саратов», шкафчик и стол с двумя табуретками. Больше сюда ничего в принципе не войдёт. Квартирка маленькая, но уютная. У бабушки хорошо. В комнате стоит кровать, старинный полированный шифоньер и такой же сервант. Свой угол – это счастье, любит повторять она.

– Не будешь больше? – разочарованно спрашивает Бабушка.

– Эх, давай, – улыбаюсь я и взмахиваю рукой.

– Вот, правильно, ешь, пока естся. Вырастешь, тогда и будешь калории считать, а сейчас кушай.

– Только чай я уже не смогу, так что все пирожные остаются тебе, ба.

– А я себе один эклер возьму и всё, а остальное домой отнеси. Вас же как раз трое. А мне, всё равно нельзя. Сахар, давление, сам знаешь.

– Ничего, я тебе подберу витамины и меню, – подмигиваю я. – И не станет у тебя ни сахара, ни давления.

– Подбери, подбери, – добродушно улыбается она. – Видишь, я же говорила, тебе в мед надо поступать. Из тебя такой врач отличный получится.

– Посмотрим, – усмехаюсь я.

– Ой, Артём, не могу прям смотреть на твой фонарь. Хоть из-за барышни?

– Да, – вздыхаю я.

– И кто кого? Ты или соперник?

– Не я…

– Ну, и хорошо, даже и не расстраивайся. Зачем, скажи, нам такая барышня, что за неё ещё и драться надо? Это они за тебя драться должны, ты ж вон какой золотой у нас.

Я смеюсь. Она тоже. У неё шуточки такие. Мне их не хватало…

– Слушай, Тёмочка, а ты дядю Гришу давно видел?

– Давно…

– Ты бы сходил, проведал его, а? Он ведь к тебе так хорошо относится…

Блин… дядя Гриша – это настоящая заноза. Или мозоль…

– Ладно, – неохотно соглашаюсь я.

Вернее, не то, чтобы неохотно… Да, дядя Гриша – это моя боль и да, я обязательно схожу, как бы тяжело ни было. И буду ходить. Буду всегда теперь ходить, навещать, выслушивать его параноидальные речи, поддакивать. Всё буду. Обещаю тебе, дядя Гриша. И тебе, ба, тоже обещаю.